Я
посидел немного с полным стаканом в руке и, не сделав ни глотка, поставил
его прямо в лужицу посреди столика.
- Рассказать вам, откуда у Шарлоттытедевятьшвов? -спросиля
внезапно. Мне казалось, что голос у меня звучит совершенно нормально. - Мы
жили на озере. Симор написал Шарлотте, пригласилееприехатькнамв
гости, и наконец мать ее отпустила. И вот как-то она села посредидорожки
- погладить котенка нашей Бу-Бу, а Симор бросил внеекамнем. Емубыло
двенадцать лет. Вот и все. А бросил онвнеепотому, чтоонасэтим
котенком на дорожке была чересчур хорошенькая. И все это поняли, черт меня
дери: и я, и сама Шарлотта, и Бу-Бу, и Уэйкер, и Уолт. Вся семья.
Я уставился на оловянную пепельницу, стоявшую на столике.
- Шарлотта ни разу в жизни не напомнила ему об этом. Ни одного разу.
Я посмотрел на своего гостя, словно ожидая, что он начнетвозражать,
назовет меня лгуном. Конечно, я лгал. Шарлотта такинепоняла, почему
Симор бросил в нее камень. Но мой гость ничего не оспаривал. Напротив. Он
ободряюще улыбался мне, словно любое слово, какое я сейчас скажу, для него
будет непреложной истиной. Но я все же встал и вышелизкомнаты. Помню,
что, уходя, я чуть было не вернулся и не поднял с пола два кубика льда, но
это предприятие казалось настолько сложным, чтояпроследовалдальшев
коридор. Проходя мимо кухни, я снял, вернее стащил, куртку и бросил еена
пол. В ту минуту мне казалось, чтоименновэтомместеявсюжизнь
оставлял свою одежду.
В ванной я немного постоял над корзиной сбельем, обдумывая, взять
или не взять дневник Симора, читать его дальше или нет. Непомню, какие
аргументы я выдвигал "за" и "против", но в конце концов я открыл корзину и
вытащил дневник. Я снова сел с ним на край ванны и перелистывалстраницы,
пока не дошел до последней записи Симора:
"Один из солдат только что пять звонил в справочную аэропорта. Если и
дальше будет проясняться, мы к утрусможемвылететь. Оппенгеймсказал:
нечего сидеть как на иголках. Звонил Мюриель, всеобъяснил. Былоочень
странно. Она подошла к телефону и все говорила: "Алло! Алло! " А япотерял
голос. Она чуть не повесила трубку. Хоть бы успокоиться немного. Оппенгейм
решил поспать, пока не вызовут наш рейс. Надо бы имневыспаться, ноя
слишком взвинчен. Я ей звонил главным образом, чтобы упросить, умолитьее
просто уехать со мной вдвоем и где-нибудь обвенчаться. Слишком я взвинчен,
чтобы быть на людях. Мнекажется, чтосейчас-моевтороерождение.
Святой, священный день. Слышимость была такая ужасная, да и я еле-елемог
говорить, когда нас соединили. Как страшно, когда говоришь: я тебялюблю,
а на другом конце тебе в ответ кричат: "Что? Что? " Весь день читал отрывки
изВеданты. "Брачующиесядолжныслужитьдругдругу. Поднимать,
поддерживать, учить, укреплять друг друга, ноболеевсегослужитьдруг
другу. Воспитывать детей честно, любовно и бережно. Дитя - гостьвдоме,
его надо любить и уважать, но не властвовать над ним, ибо онопринадлежит
богу". Как это изумительно, как разумно, как трудно и прекрасно ипоэтому
правдиво.