— Что? — пробормотал Макамер.
— Ничего, — ответил Датчер и подтянул одеяло к подбородку. —
Ты знаешь, что я намерен сделать?
— Что?
— Я намерен жениться. Мы с супругой станем жить на ферме,
выращивая кукурузу, пшеницу и виноград. Зимой мы будем следить за
тем, как падает снег, и станем забивать свиней. Одним словом, мы
найдем себе занятие на все четыре времени года. На некоторое время
я хочу включиться в вечный круговорот природы.
— Валяй, включайся, — сказал Макамер. — А мне как раз
снилось, что Мервин Лерой предлагает мне сногсшибательную работу.
И это не плохо, это не плохо, не плохо… — конец фразы растворился
в воздухе.
— В вечном круговороте все четыре времени года, — сказал
Датчер так, словно обкатывал слова на языке. — Четыре времени
года… — повторил он и закрыл глаза.
Бомбардировщик замер на месте, и из него выпрыгнул немецкий
парень. Парень радовался прохладе раннего утра и твердой почве под
ногами. От чувства облегчения, которое он испытывал, оказавшись
дома, у него под мышками выступил пот. «Я сделал это. Я ещё раз
сделал это», прошептал он и заспешил через летное поле на доклад к
командиру.
РОДЫ, НОЧЬ И ДИСКУССИЯ
— Палатки! — говорил Люббок, мрачно вращая перед собой бокал
с пивом. Его голос отдавался хриплым эхом в полутемном зале «Бара
Коди» — практически безлюдного в этот поздний зимний вечер. — Вы
поступаете в армию и морозите себе задницу, сидя среди зимы в
палатке. Я же — человек цивилизованный и привык жить в квартире с
паровым отоплением.
Закончив тираду, Люббок с вызовом огляделся по сторонам. Он
был высок ростом и широк в плечах. Одну щеку Люббока украшал
длинный, но довольно аккуратный шрам, а его огромных размеров руки
могли принадлежать только докеру. Два других посетителя бара
внимательно смотрели в свои бокалы с пивом.
— Интересы национальной обороны, — произнес бармен —
невысокий бледный человек в жилете и фартуке. У бармена были очень
белые, поросшие волосами руки и длинный, нервический нос. — Каждый
должен чем-нибудь жертвовать.
— Главная беда этой страны состоит в том, — громко заявил
Люббок, — что в ней развелось чересчур много вонючих патриотов.
— Не надо выступать против патриотизма, — сказал человек,
сидевший ближе всего к Люббоку. — Во всяком случае, в моем
присутствии.
— Как тебя зовут? — спросил Люббок, бросив на говорившего
угрожающий взгляд.
— Доминик ди Калько, — четко произнес тот, давая понять, что
запугать себя не позволит. — Лично я ничего плохого в патриотизме
не вижу.
— Это надо же, — сказал Люббок, — он не видит ничего плохого
в патриотизме. Тоже мне итальянский патриот!
— Ты им нужен, — заметил Суинни, сидевший с другой стороны от
Люббока. — Ты им очень нужен — там в Греции.
Все рассмеялись, а Суинни горделиво огляделся по сторонам.
Его слегка помятая и раскрасневшаяся от выпитого пива физиономия
hqrnw`k` самодовольство.
— Я — американский гражданин! — завопил Ди Калько. — Может
быть это дойдет до вас, ребята, после того, как вы перестанете
ржать.