Может быть, поэтому в последнее время подписка на него сильно упала. Тут, конечно же, и естественные причины: многие из стариков уже покинули наши ряды, а дети и внуки, знаете ли, читают уже на иврите, английском… Но люди, о которых я упомянул… с величайшим, поверьте мне уважением – собственноручно делают наш «Бюллетень» с тридцать девятого, да-да, милая! – с тридцать девятого года. Это их детище… Вы понимаете – что я хочу сказать?
Я не ответила. Было бы неделикатно говорить Якову Моисеевичу, что прежде чем обращаться к нам с предложением реорганизовать китайское детище, следовало бы тихо удавить его папаш.
– Но ведь это хлам, Яков Моисеевич, – проникновенно сказала я, – хлам, неинтересный даже этнографам, поскольку вы не китайцы, а очередные евреи с очередным плачем на реках вавилонских. Послушайте, дайте нам в руки этот труп, мы вернем его к жизни. Его будут читать не только ваши китайцы, дети китайцев и внуки китайцев. Мы вытянем вас из стоячего болота умирающих воспоминаний, мы повернем вас к миру и заставим, чтобы мир обратил на вас пристальный взор! Литература, политика, полемические статьи…
– Боюсь, что Центр не воспримет этой идеи, – проговорил он озабоченно. Провалиться мне на месте, он так и называл эту тель-авивскую престарелую компашку – ЦЕНТР!
Я ласково спросила:
– А похерить Центр?
– Не удастся, – вздохнул он. – Средства сосредоточены в руках Мориса Лурье, нашего председателя. Он человек с принципами.
– Эх, Яков Моисеевич, – сказала я, – генетическая предопределенность, робость роковая… Ваш отец, богач, владелец предприятий, угольных копей и парохода, бежал, все бросив, испугавшись судьбы. А мой дед, голодранец и хулиган, остался в России и сражался – неважно с каким успехом – за счастье русского народа…
– Что не отменяет того неоспоримого факта, – задумчиво заметил он, – что мы с вами сидим сейчас, в пять тысяч семьсот пятьдесят восьмом году от сотворения мира в городе Иерушалаиме, где и положено нам с вами сидеть…
– Что не отменяет того неоспоримого факта, что все-таки вы нанимаете меня, а не наоборот, – сказала я. – Та же генетическая предопределенность, только иной поворот сюжета, мм?..
Он подозвал официанта и на мое порывистое движение достать из сумки кошелек, успокаивающе поднял ладонь. Затем встал, надел висевшую на спинке стула куртку, основательно приладил на голове кожаную кепочку и сразу из разряда дореволюционных русских интеллигентов перешел в разряд еврейских мастеровых. Я подумала, что в процессе нашей, довольно долгой беседы, он становился все ближе к народу, и улыбнулась этой странной мысли. Во всяком случае, кепочка делала его проще, много проще.
– А вот этот ваш… вы сказали… Витя? – спросил он, и в голосе его слышалась тревога.
– Я его подготовлю! – торопливо заверила я, не вдаваясь в подробности – что сие значит. – На переговоры мы приедем вдвоем. Как я поняла, офис вашей организации находится в Тель-Авиве?
– Да. – Сказал он. – И поверьте, мне тоже придется их кое к чему подготовить.
Так началась эта идиотская история, которая, собственно, ничем и не закончилась, но в то время мы с Витей смотрели в будущее с наивной надеждой детей, не подозревающих о том, что жизнь конечна в любом ее проявлении.
Особенно Витя – он обладал прямо-таки неистощимым энтузиазмом придурка. Услышав о результатах моего предварительного осторожного осмотра китайского поля деятельности, он загорелся, стал мечтать о том, как постепенно из тощего «Бюллетеня» наш журнал перерастет в солидный альманах, межобщинный вестник культур… ну, и прочая бодяга. Хотя, не спорю – сладкие это были мечты.
– Надо позвонить Черкасскому, – деловито рассуждал он, – попросить широкий обзор китайской литературы последней четверти девятнадцатого века.