Минут сорок назад Фима, собственноручно выкупав ее (он всегда боялся, что в ванной она поскользнется и упадет, ударится, разобьется – одна из версий разветвленного вечного ужаса, сопровождавшего его после ее воскресения), уложил в постель, укрыл и вышел на минутку – послушать программу новостей. Да так и застрял в кресле с газетой на коленях. А, да – очень интересная статья Фахрутдинова о Катастрофе – будто бы не немцы спалили в печах шесть миллионов евреев, а – наоборот. То есть не буквально наоборот, а… Где же эта черная сумочка?..
– Ты чего ищешь, мась? – подняв каштановую головку от глянцевой страницы, спросила Ангел-Рая.
– Да черную сумочку, – ответил растерянно Фима. – Там книжка, мне нужен «Наружный» на букву «Н».
– Господи, да я его наизусть помню: двести пятьдесят четыре шестьсот семь.
Повторяя номер, Фима подошел к снятой и лежащей, тоже уютно – на бочку – телефонной трубке. Несколько мгновений он смотрел на эту трубку, потом осторожно поднял ее. В ней слышны были совершенно естественные, на разных звуковых планах голоса. На ближнем плане переливался и звенел умоляющим колокольчиком (она к кому-то обращалась), небесный голос жены.
– Але, – сказал он, – двести пятьдесят четыре шестьсот семь.
– Ты мой золотой, – нежно проговорила она. – Все, записала. Чмок!
– А ты…
Он хотел сказать – зачем тебе книжка-то была, ты ж этот номер наизусть помнишь… но сдержался…
– Я в Духовном Центре, не волнуйся, меня Агриппа довезет. А ты ложись, Васенька, тебе ведь завтра рано…
Когда, опустив трубку на рычаг, Фима зашел в спальню, Ангел-Рая уже спала, неслышно и кротко.
Несколько минут он тупо смотрел на нее, пытаясь постичь…
Бросил это, вздохнул и пошел чистить зубы.
27
Темно-серый новенький «даятсу-апплауз» мчал по шоссе Иерусалим – Тель-Авив.
Ури Бар-Ханина, ведущий программист американо-израильского концерна, вез своего шурина Борю Кагана на собеседование по поводу устройства на работу в некую фирму по производству сверхчувствительных оптических приборов. Говоря иными словами, с огромным трудом и благодаря своему безупречному авторитету Юрику удалось добыть для Бори вполне достойную должность с удовлетворительным окладом. И сейчас он страшно волновался – как бы кретин Боря не ляпнул на собеседовании чего-нибудь непотребного, в своем духе и в соответствии со своими взглядами и пристрастиями.
– Главное, помалкивай, – повторял он Боре, – отвечай доброжелательно и односложно, но с достоинством. И придерживай свой поганый язык… Это вообще-то наш филиал, хотя почему-то они предпочитают называть себя американской фирмой.
– Я тебя умоляю, – рассеянно заметил на это Боря, – если они этот ебаный восточный эмират называют западным и демократическим государством…
Они уже спустились по серпантину Иерусалимского коридора и мчались распахнутой во всю ширь, ослепительной долиной Аялона. По обеим сторонам дороги на желтых скошенных полях рядками были расставлены аккуратные кубики сена, и вдали урчала крошечная сенокосилка.
Юрик опустил боковое стекло и глубоко вдохнул душистый сенной ветер.
– Боже мой! – проговорил он. – Как я люблю Аялон! Несколько дней назад здесь еще и не начинали косить. Быстро они управились. Молодцы кибуцы! Хотя, говорят, что они нерентабельны и съедают львиную долю налогов…
– Я готов платить налоги, – сказал никогда не плативший никаких налогов Боря, – чтобы хоть изредка видеть работающего еврея.
– Значит, ты запомнил, – повторил в десятый раз Юрик. – Ты улыбаешься и держишь за зубами свой паршивый антисемитский язык.