Она была в новой желтой кофте, и на весь квартал было слышно, как она кричит и визжит на слепого, который никогда ей не отвечал.
Хозяйка содержала порядочный дом и сказала об этом слепому. Она сказала ему, что пока девочка живет вместе с ним, он должен платить за комнату двойную плату; она сказала, что есть вещи, которые она понимает, и есть такие, которых не понимает вовсе. Она решила, что он сам сможет расшифровать ее слова, и ждала ответа, скрестив руки на груди. Но он ничего не сказал, просто отсчитал три лишних доллара и протянул ей.
— Этой девчонке, мистер Моутс, — сказала она, — нужны от вас только деньги.
— Если ей этого хочется, — сказал он, — пусть получит. Я буду за нее платить.
Хозяйка не смогла вынести мысли, что налоги, которые она платит, идут на такую пакость.
— Не делайте этого, — быстро сказала она, — у нее нет на это права.
На следующий день она вызвала людей из социального обеспечения и договорилась, что девчонку заберут в приют.
Хозяйке было любопытно, сколько денег слепой получает каждый месяц от правительства, и, поскольку он все равно ничего не видел, она решила, что может это проверить. Обнаружив в почтовом ящик конверт с пособием, она открыла его над паром, проверила содержимое и решила, что имеет право повысить квартплату. По уговору она готовила ему еду, а поскольку цены на продукты повысились, с чистой совестью можно было увеличить и плату за них; но даже после этого она не могла отделаться от мысли, что ее обманывают. Почему он ослепил себя, а не покончил с собой? Наверняка у него был некий план, и, может, теперь он видит что-то, неведомое зрячим? Тогда она решила выяснить о нем все, что можно.
— Откуда вы родом, мистер Моутс? — спросила она как-то раз, когда они сидели на крыльце.— Вряд ли у вас остался кто-нибудь из родии?
Она знала, что лучше не торопить его с ответом, и продолжала:
— У меня тоже никого не осталось. А вот у мистера Флуда вся семья жива, кроме него самого. — Ее звали миссис Флуд. — Вечно приезжали сюда побираться, потому что у мистера Флуда были деньги. Он разбился на аэроплане.
Помедлив, он ответил:
— Мои все умерли.
— Мистер Флуд, — повторила она, — разбился на аэроплане.
Постепенно ей стало нравиться сидеть с ним вот так на крыльце, но она никогда не могла сказать точно, знает ли он, что она рядом. Даже когда он отвечал ей на вопрос, она не была уверена, сознает ли он, что говорит с ней. Именно с ней. С миссис Флуд, хозяйкой дома, а не просто с кем-то
там. Они сидели рядом, он — неподвижно, она — покачиваясь на стуле, он не произносил и пары слов, она же могла говорить, не умолкая. Если она сидела молча, погрузившись в раздумья, то, сама того не желая, двигала стул вперед и начинала всматриваться в слепого. С улицы могло показаться, что она сидит рядом с трупом.
Она тщательно изучила его привычки. Ел он немного и никогда не отказывался от того, что предлагали. Доведись ей ослепнуть, она целыми днями слушала бы радио, уплетала торты и мороженое да парила ноги. Он же ел все, не замечая разницы. И тем не менее с каждым днем все больше худел, кашлял все глубже, начал хромать. Когда подморозило, он простудился, но все равно продолжал выходить на улицу. Примерно полдня он гулял. Вставал рано утром, и она из своей комнаты слышала его шаги — взад-вперед, взад-вперед; потом выбирался на улицу и гулял, завтракал и снова шел гулять, а к полудню возвращался. Он обходил четыре-пять знакомых кварталов рядом с домом и никогда не заходил дальше. Но, как ей казалось, мог бы ограничиться и одним. Он мог бы просто стоять у себя в комнате и маршировать на одном месте. Казалось, он умер и получил от жизни все, кроме вот этих упражнений. Он мог быть одним из этих монахов, думала она, мог бы сидеть в монастыре. Нет, этого она не понимала. Она не любила думать, что есть что-то недоступное ее разумению.