Но, когда бабушка Теодолинда умерла, он захотел, чтобы мама надела на нее платье и надушила духами, которые так ей нравились.
Когда дедушкин костюм был готов, я пошел к вишне, взял с земли самые красивые листья, одно перо Альфонсины и одно Оресте и положил в каждый карман по листу и по перу. Мама сказала, что это прекрасная мысль и что дедушке это понравилось бы. Потом за нами приехал папа, и мы все вместе поехали в город: я к бабушке Антониэтте и дедушке Луиджи, а они к дедушке Оттавиано.
На похороны я идти не хотел. Остался дома с Эмилио и сделал двуспальную корзину для Оресте и Альфонсины.
Проходя мимо вишни, я увидел веревочную лестницу, которую сделал для дедушки, и мне захотелось снять ее. Но я так этого и не сделал, и она там до сих пор висит.
Когда Коринна подрастет, то сможет забираться по ней на вишню.
Вишня
Через несколько дней после того, как пришла повестка, мама очень рано разбудила меня и сказала, что мы должны ехать в город разрабатывать план войны с теми, кто хочет отобрать дедушкин огород.
Я подумал, что должен помочь маме, и спросил, как именно мы будем воевать. Но она ответила, чтобы я не приставал и что это не детские дела.
В то утро она была не в духе, и я решил не настаивать. Когда мы приехали к бабушке с дедушкой, я подумал, что мама хочет попросить совета у дедушки Луиджи. Он ведь полковник в отставке и в войнах разбирается хорошо. Но она просто хотела меня там оставить.
В это время дедушка шел на первую прогулку с Флоппи.
— Ну-с, юноша, какие планы на сегодня? — сказал дедушка. — Идем в школу или нет?
С тех пор как мне исполнилось четыре года, дедушка, встречая меня по утрам, всегда задавал один и тот же вопрос. Иногда мне это надоедало, иногда я не обращал внимания, тем более что никакого ответа дедушке не требовалось. Он задавал свой вопрос и шел дальше с Флоппи, которая с невероятной скоростью перебирала лапами, чтобы не отставать от него.
Едва завидев дедушку, мама перегородила ему дорогу, сказала, что очень спешит, и оставила меня на тротуаре рядом с ним.
— Превосходно, — сказал дедушка, — мы отлично пройдемся, не правда ли, Тонино?
И мама тут же уехала. За четверть часа мы дошли до парка и вернулись обратно. Дедушка не просто шел со сверхъестественной скоростью, но, как только Флоппи пыталась присесть, он тянул поводок и командовал: «Марш!» Флоппи так и застывала с лапой в воздухе, не успев закончить свои дела.
Остаток утра был таким скучным, что даже школа казалась мне раем. Час я провел на рынке с бабушкой Антониэттой, которая покупала овощи для супа, и с Флоппи, которая каждую секунду останавливалась и что-то нюхала, еще час — за приготовлением овощей, потому что бабушка Антониэтта со своей панической боязнью микробов очень долго их мыла.
В час, когда я уже не знал что и делать, позвонил папа и пригласил меня на обед. Он заказал мне пиццу и картошку и устроил допрос насчет мамы. Папа спрашивал, как она, как спит и грустит ли. С тех пор как они разошлись, он всегда так делал.
«Мама скорее не грустная, а злая», — рассказал я ему, — и все из-за этой повестки из суда.
А потом попытался объяснить ситуацию с судом и изложить план войны. Папа сразу все понял и, как только пришла мама, спросил, как все прошло и не нужна ли ей помощь.
— Нет, спасибо, — сказала мама. — Все нормально.
По дороге домой я спросил, победили ли мы и можно ли теперь спать спокойно.
— Ну что ты! — ответила она. — Они перенесли слушание на месяц. До ноября.
Когда я рассказал об этом папе, он, вместо того чтобы рассердиться на мамино вранье, рассмеялся и сказал, что этого следовало ожидать.