– Приехали, что ли?!
Быстро подняли трал, а там сюрпрайз. Моя персона вывалилась из «авоськи» вперемешку с центнером живой рыбы, медленно и вальяжно. Персона была плотно покрыта чешуей и царственно отливала перламутром, словно явился новорождённый наследник самого Посейдона.
Медперсонал на малых судах не предусмотрен, но в моем случае помощь была близка. Наш боцман – Бронислав Устинович Друзь. Моряк от Бога, боцман от чёрта. В сорок шесть лет умудрился он успешно сдать экзамены в медицинском училище и получить диплом фельдшера.
Морской эскулап уколол меня камфарой, угостил дозой нашатыря и от души, темпераментно растёр спиртом. Причём приличная его часть была насильно и перорально введена внутрь моего организма. Мне стало приятно, и сказал я, что это хорошо! Почти в полном составе натолкавшийся в салон экипаж во влажной робе и в сухом штатском дружно и облегченно выдохнул. После чего большинство решило поддержать вновь рождённого и также приняло перорально, причём неоднократно.
– Ты, Вальдамир, теперь крещеный! – провозгласил боцман. – Крещен ты литым морским железом и соленой купелью, а потому быть тебе, подлецу, мореманом!
На штурманском мостике траулера включилась система общесудовой громкой связи, и в динамиках зазвучал одышливый голос капитана Владлена:
– Внимание, экипаж! Только что получено штормовое предупреждение. Боцману и палубной команде приготовить судно к штормованию, крепиться по-штормовому.
Боцман моментально собрался и, пожелав мне не скучать, вышел на палубу. Я заснул и проспал пару часов, не меньше. Проснулся я оттого, что вернулся в каюту Устиныч. Он заварил для нас крепкий индийский чай и, прихлёбывая его, заметил:
– А ведь ураган этот, считай, от самой Гренландии идёт. Бывал я там в конце шестидесятых, а эскимосы мне вообще как родня, – как-то странно усмехнулся Друзь.
Было дело, бывал я в Готхобе, Нууке по-инуитски. Это у них, у эскимосов-инуитов столица такая на Юго-Западе Гренландии.
Тогда только весна началась – лед в море почти сошел, а тот, что остался рыбачкам-бортовичкам, для промысла не помеха. Получили мы по радио распоряжение с берега от руководства: следовать в ближайший порт Готхоб для постановки в сухой док и планового ремонта судна.
Более всего этот городок походил на города Дикого Запада из американских вестернов. Однако смотрим, в низине новостройка – длинный, на сваях, дом из стекла и бетона, прям дворец посреди хижин.
Идём мы по улице меж домиков деревянных. Смотрим – сидит на крыльце бабка, длинной трубкой дымит. На голове платок пёстрый, китайский с драконами и сверх того советская полковничья папаха из серой мерлушки. Пригляделись, а на папахе той, сзади, ценник картонный с надписью «Военторг».
Ну, – говорю, – Ребята! – Не первые мы тут, не первые!
Да уж, какие там первые. Выруливает из-за поворота и прёт на нас, подпрыгивая на ухабах, кто бы ты думал. Нет, не иномарка какая-нибудь, а новенький наш Москвич 412. За рулём раскосый парень лет 25-ти. Машина несётся километров под 100, и это не германский автобан какой-нибудь – нормальная ухабистая дорога. Гляжу, мать моя, на дороге, прямо посредине дитё местное в пыли копошится, годов двух, не боле. Ну, думаю, пропадёт карапуз, сшибёт его лихач этот. Ну и как-то само собой получилось. Скакнул я как кенгуру австралийский метров на пять вперёд, ребёнка схватил и вместе с ним сальто-мортале изобразил. Вместе в сторонку и укатились. Дитё перепугалось, орёт. Народ из домов выскочил. Мамка непутёвая малого своего у меня выхватила, и бежать, да и наши все подоспели, суетятся. А этот автогонщик нуукский на Москвиче не затормозил, нет. Понимал, видать, что его на такой скорости занесёт и по инерции перевернёт вверх колёсами. Он и впрямь водилой классным оказался. Управляемый занос мастерски исполнил и машину плавно кормой вперёд поставил. Я, правда, сгоряча мастерства его не оценил. Взял да и обложил парня по-боцмански при всём гренландском народе. Парень этот понял, что ругаюсь я и в душу, и в мать, да и тюлень бы понял. Стал он умиротворяющие жесты делать – успокойся, мол, и говорит что-то. Сначала на английском, потом на-датском. Поостыл я малость, как-никак родная душа – полиглот эрудированный, не дикарь какой. Спрашиваю его на удачу:
– Шпрехен зи дойч? А он мне в ответ:
– Я! Я! Натюрлих! Майн наме ист Миник!
Тут я от умиления совсем успокоился. Похлопали мы друг друга по плечам, и начал я общаться с жителем столицы гренландского города Нуук.
Утром вызывает меня капитан наш Ромуальд Никанорович и так торжественно, пошкрябывая бородёнку, заявляет:
– Для вас, Бронислав Устинович, есть задание государственной важности. Вы направляетесь на пять суток укреплять дружбу между советским народом и населением Гренландии.
Выхожу я с мостика, спускаюсь по трапу, а у трапа Миник стоит. На капот своего зелёного москвича рукой опёрся и улыбается.
А с командировкой этой охотничьей он так устроил. Оказывается, Гренландия уже тогда была чем-то вроде автономной провинции в королевстве Дания. И было у них кое-какое самоуправление и даже своё правительство местное. Ну а Миник, дружок мой новоиспечённый, не последним оказался человеком среди этого начальства туземного.
Вот мы уже и в пути на охоту. Выехали за город, подъехали к какому-то ангару длинному. Миник ворота открыл, а там вездеход на гусеничном ходу. Сели мы в вездеход, поехали. Местность тяжелая, тундра да скалы, трава встречается редко, чаще мох. Растрясло с непривычки, я же не танкист какой, не дай Боже. Долго ехали: всё на север и всё время в гору, а снежных полей всё больше и больше. Вдруг ещё резкий подъём и выскакивает наш вездеход на ледяное, белое плато, покрытое волнами застывшего снега. Всё сверкает, как будто алмазы рассыпаны, даже глаза заслезились. Этого не передашь, это надо видеть. Что сказать – Великое ледяное царство.
Тут включает Миник рацию коротковолновую и вызывает кого-то.
Вышел я из вездехода. Тишина полная, и в этой тишине появляются на вершине ближайшего снежно-ледяного бархана какие-то косматые тени. Затем доносится возглас на высокой ноте, почти визг:
– Унаие!!! Юк! Юк! Юк!
Тени превращаются в запряжённую веером собачью упряжку и летят вниз по снежному насту. Следом взлетают над вершиной бархана длинные нарты, красиво так приземляются, и вся эта гренландская экзотика, натурально, прёт на меня со скоростью выше собачьего визга. Признаться, струхнул я малость от неожиданности. И что? Потом на моей могилке напишут: «Здесь покоится боцман Друзь, героически погибший под ездовыми собачками».
Ну, братец этот на нартах в двух метрах от меня притормаживает своих гренландских хаски, а нарты по инерции вылетают вперёд и, разворачиваясь кормой, останавливаются прямо возле носков моих унт. Нанок его звали. Медведь, значит. Парень и вправду крупный для эскимоса, гренландца то есть, широкий такой, коренастый и одет уже совсем по-местному. В собачьих унтах, в штанах из тюленьей шкуры и в парке из волчьего меха с капюшоном. Инуит этот, Нанок, на иностранных языках не говорил, разве что по-датски. Я же к тому времени уже десятка три слов на их языке освоил, пока мы в пути были с Миником. Я на лайку показываю и говорю: киммек, собака значит, а Нанок этот смеётся-заливается, ну как дитё малое. Ну как же, носатый да усатый великан-чужак на человеческом языке говорить пытается. Ну, это, как если бы тюлень у старика-эскимоса трубку покурить попросил. А я люблю, когда дети смеются, искренне так, светло, ну как Нанок этот. Тогда я и выдал простенькую конструкцию из трех слов:
– Киммек ааккияк инук. – Что-то вроде: Собака друг человека.