Никогда эти метры не казались ей такими длинными. Шаг-вдох, шаг-выдох, – напоминала она себе. Только не забывать дышать, иначе утонешь в панике. Шаг-вдох… Коснувшись ладонью прохладного дерматина, она немного успокоилась и замерла, прислушиваясь.
–
Открой дверь. Я пришёл. Мы всегда будем вместе.
Мы всегда будем вместе.
–
Если ты ещё раз позволишь себе замахнуться на меня при нашей дочери…
–
И что ты сделаешь, глупышка?
–
Сниму побои. Пойду в полицию, в опеку, к уполномоченному по правам человека. Я добьюсь, чтобы тебе запретили даже подходить к нам.
–
Это в Америке есть запрет, а у нас – подходи, сколько заблагорассудится. Мы в России, то есть наполовину в Азии. Тебе ли, уралочке (сказал, как змею выплюнул), этого не знать? Жена – собственность мужа, – и он довольно хохотнул.
–
Раньше ты так не говорил.
–
Я раньше так и не думал, Катюша. Ты казалась мне разумной и порядочной, а оказалась эгоистичной истеричкой. Не такой матери я хотел для продолжения своего Рода.
–
Мама, кто там?
Испуганный писк вырвал Катю из оцепенения. И снова брызнул звонок – настойчивый и уверенный. Звонок хозяина, который пришёл забрать то, что принадлежит ему по праву.
–
Это…
–
Это папа?
–
Да.
Катя шагнула к дочери и опустилась на корточки.
–
Он пришёл за мной? Забрать меня? Он будет тебя бить?
Таню трясло так, что пришлось отнести её в постель и закутать в одеяло.
– Не бойся, моя зайка. Мама с тобой. Сейчас мама приготовит поесть. Мама никому не даст тебя в обиду.
Катя повторяла эти слова, как мантру, шагая по скрипучим половицам в кухню. По пути она посмотрелась в зеркало и испугалась окончательно: солнечный свет, падающий из кухни, высветил серое измождённое лицо женщины с затравленным взглядом, в котором осталось мало человеческого. Ведь ещё вчера, даже сегодня утром она была другой, а сейчас в зеркале отражалась Жена Дракона. Инкубатор. Ясочка. Катюша. Она умоляла родителей и друзей никогда больше не называть ее так. Однажды, когда на детской площадке мужчина позвал дочь по имени – Катюшей, она подхватила Таню и бежала, пока не почувствовала, что вот-вот упадёт. Истеричка чёртова.
Сражение ещё и не начиналось, а она уже чувствовала себя обессиленной и опустошенной. Отчаявшись найти рис, она наскоро приготовила омлет и пошла за дочерью в комнату.
–
Мама, смотри, какое солнышко!
Танюша стояла на подоконнике, облитая ярким зимним солнце, очерченная по контуру золотом. Катя машинально отметила, какими тоненькими выглядят дочкины ножки в старых фланелевых штанишках.
Господи, да она же стоит в оконном проёме! Он может её увидеть! Уже потом пришло осознание того, что стоять на подоконнике в принципе небезопасно для ребёнка, но для неё тогда не существовало большей опасности, чем он – бывший муж и Танин отец. Дракон.
Она схватила дочь на руки, стащила с подоконника и замерла, чувствуя, как бешено колотится сердце. Каких-то полчаса назад у них обеих была упорядоченная жизнь. Её жизнь. Её дом. Её дочь. А теперь всё это снова принадлежало ему.
–
Нельзя стоять на окне, – бормотала Катя. – Очень опасно…
6
Дракон сидит на подоконнике четырнадцатого этажа с крошечной Танюшей на руках. Мороз, но окно распахнуто настежь, и в бархатной темноте неслышно падает снег. Красота пейзажа за окном делает происходящее каким-то нереальным.
“Это твой мир, Татьяна, – нараспев тянет он. – Это наш мир. Мы – особенные люди, мы драконы, которым нет дела до овец. Мы смотрим на мир сверху вниз”.
Катя, как была, – в пальто и зимних сапогах – ползёт на коленях по бетонному полу. Тонкие колготки порвались, и бетон царапает кожу, но она ничего не чувствует. “Пожалуйста, – умоляет она, – положи Танюшу в кроватку. Ей холодно и страшно. Это опасно. Умоляю тебя”. Слёзы льются по щекам, их неожиданно много, как в индийском кино. Она слишком хорошо понимает, что ему ничего не стоит кануть с девочкой туда, в эту мягкую темноту, которая сомкнётся над их головами.
Катю трясло так, что пришлось сцепить зубы намертво. Больше всего она хотела сейчас оказаться в П. за старым письменным столом, который служил ещё Маме, когда она была школьницей. Закатное солнце рыжим лучом протыкает окно, расчерчивая комнату на тёмные и светлые квадраты. Колеблется лёгкая занавеска. Над столом громоздятся забитые книгами полки, из кресла за ней наблюдает потёртый плюшевый медвежонок с белой пуговицей вместо левого глаза.
Мама заходит в комнату в лёгком полосатом сарафане. На загорелых плечах – белые следы от бретелек. Она заглядывает в тетрадь, одобрительно кивает и ставит на стол блюдце черешни и чашку чая. “Варенье не понесу, – ворчит она. – В прошлый раз ты испачкала ковёр, а чистить пришлось папе. Хочешь варенья – приходи на кухню”. За маминой спиной раскатисто хохочет папа: “Катька, всё варенье съем, нисколечко не оставлю”. Знакомо тикают часы. За окном, как снег, летит тополиный пух…
Кате не следовало уезжать в Петербург. Это была глупая мечта глупой амбициозной девочки: покорить Москву, потом сбежать в Петербург. Когда-то она доказывала своей сильной маме, что тоже может так: наотмашь, по-мужски, без чужой помощи. Доказывала одноклассницам, для которых была дурищей и юродивой, что может устроиться лучше, чем они – с их короткими юбками и голубыми тенями до бровей. Получалось, прямо сказать, неважно.
Но теперь нельзя рубить с плеча: четыре года она отвечает не только за себя, но и за маленькую голубоглазую девочку, которая замерла на краешке кровати, жадно всматриваясь в Катино лицо. Она попыталась сесть на корточки, чтобы приблизить лицо к лицу дочери, но ноги не удержали, и пришлось опуститься на колени.
–
Таня, – начала она, удивляясь тому, как хрипло и незнакомо звучит голос. – Ты помнишь папу?
Девочка отрывисто кивнула головой и показалась Кате удивительно похожей на отца. У дочери были Катины серо-голубые глаза, капризная нижняя губа и широкий носик уточкой, но в остальном – копия Дракона: посадка головы, королевская осанка, широкие жесты, неумение смущаться и проигрывать. Иногда Катя думала о том, что он не так уж безумен, когда твердит о силе своей крови.
–
Понимаешь, папа часто вёл себя нехорошо… Поэтому мы уехали и не живём с ним больше…
–
Я всё понимаю, – перебила Таня, и это прозвучало удивительно взросло, – я помню, мама. Он хотел ударить тебя…
…но не ударил. Иногда Катя думала, что лучше бы он тогда не сдержался. Его остановила Танюша, которая с плачем метнулась к матери, заслоняя собой. Маленькая смелая девочка. И всё же – ударь он Катю, можно было бы составить заявление в полицию или мировой суд – куда там пишут про такое? У неё появились бы доказательства. А так – её слово против его. Против слов его братьев и сестёр, соседей, друзей… “Идеальный отец”, “прекрасный муж”, “обходительный мужчина”, “импозантный”, “солидный”, “интеллигентный”…
Это они о нём. О человеке, который однажды вынес на помойку всю обувь, чтобы она не смогла пойти на занятия. О человеке, который, приближая своё лицо к Катиному так, что оно расплывалось, шептал нараспев: “Тебе никуда не деться от меня, Катюша. Мы повязаны кровавой клятвой – нашим ребёнком. Ты нужна ей, значит, нужна мне”. Больше всего в ту минуту Кате хотелось потерять сознание, но этого с ней никогда не случалось.
–
Он болен, Танюша.
–
У него головка болит?
–
Да, малышка, да.
Это “да” застряло в горле, как крупная горькая пилюля. Катя пыталась прокашляться, но голос становился только грубее. Не было больше сил смотреть Тане в лицо, и она опустила взгляд на рассохшиеся паркетины. Под кроватью лежала пыль, и Катя мысленно укорила себя за неряшливость. Что угодно, только бы не думать о Драконе. Если нагрянет опека, эта пыль сыграет ему на руку.
–
Он придёт за мной?
Катя хотела ответить, но из горла вырвался беспомощный писк: вот-вот заплачет. Только не на глазах у Тани, она всегда так боится маминых слёз…