– Здравствуйте, цыплята!
– Чип-чип-чип, чип-чип-чип, – ответили цыплята, собравшись у крыльца.
На губах девочки засияли лучи солнца, лицо её засветилось как летний день в середине лета. Опираясь одной рукой о подпорку крыльца, она снова приветствовала:
– Здравствуй, петушок!
– Ку-ка-ре-кук! – сказал петух, узнав её по голосу, и, задрав красивый хвост, примкнул к курам.
Девочка пальцами попыталась поправить упавшие на глаза спутанные волосы. Сладко потянулась и вновь закричала:
– Здравствуйте, куры!
– Кыт-кыт-кыт, кыт-кыт-кыт, – те гурьбой подбежали к ней.
Цыплята, испугавшись, пустились в рассыпную. В этот момент вся природа отражалась в глазах девочки.
Мальчику вдруг захотелось снять свои белые носки, и он босиком помчался домой. Вспомнил, что в холодильнике бабушки было два больших яблока. Вчера сам сорвал их в саду. Взяв по яблоку в руки, мигом спустился с крыльца.
– Здравствуй, солнце!..
Девочка стояла уже на самом верху, на ступеньке у порога в дом. Мальчику показалось, что она находится высоко-высоко, возле белых облаков, у солнца.
– Эй, девочка! – позвал он несмело.
Девочка не обратила внимания, кажется, и не слышала.
– Эй, девочка! – позвал он вновь, перекатив в ладонях румяные яблоки. – Айда, приходи, вдвоём будем играть.
– Яблоко! – прошептала девочка. – Яблоко!
И, сбежав босиком по ступенькам, направилась по тропинке по зелёной лужайке, глядя на яблоки в руках мальчика.
А на улице их вмиг окружили босоногие мальчишки в грязных штанах. В мгновение ока одно из румяных яблок перешло в руки беззастенчивых алабаев[6]. Кто-то из кармана вытащил ножик. Начался делёж. Девочка во все глаза смотрела на второе яблоко в руках мальчика. А тому хотелось разделить его только на двоих. Да, половину себе, половину ей. Не получится. Ножик спрашивать бесполезно. Сейчас же разрежут на куски и растащат. И в этот момент у него в голове созрела мысль, и он заторопился её высказать:
– Эй, девочка, на, беги домой. Разрежь пополам и половину принеси мне.
В глазах мальчика отразились растрёпанные ветром волосы, мягкие, полные ножки девочки.
В тот день, подняв дорожную пыль, спокойно лежащую на обочине, на легковой машине приехали отец с матерью. Дом заполнился городскими запахами: банана, лимона, апельсина. Чуть погодя на бельевую верёвку во дворе вывесили, постирав, запачканные в болотной грязи его брюки.
Затем мальчика, надев белые носки, вычищенные ботинки, хорошо отутюженные брюки, посадили на заднее сиденье легкового автомобиля.
…А очень скоро и бабушка насовсем переехала из деревни в город.
Молодухи
Мама мне говорила, что не только людские судьбы, даже птичьи не бывают похожими. Этой весной на берёзу, растущую напротив нашего дома, снова вернулся скворец. Вернулся один. Наверное, потерял свою половинку в пути. Мама тяжело вздыхает… птицы не могут опереться на крылья друг друга.
Мама рассказывает мне о птицах. А я сижу и вспоминаю своих подружек.
* * *
Да, их у меня две. Две подруги. Одна, Гульсирин, живёт на том конце улицы, а на этом – Нурзада. Мы часто захаживаем друг к другу повидаться…
Гульсирин из большой шумной семьи. У неё четыре сестрёнки и братишка. Да и старший брат в прошлом году из башкирской стороны привёл в дом невестушку, которая вот уже целый год перед печкой постоянно чистит картошку. Приди к ним в любое время суток, наткнёшься на одну и ту же картину: перед большой русской печью в цветастом платке сидит сноха, в руках у неё блестящий алюминиевый нож, а рядом с ней ведро грязной картошки.
У нас чернозём. Приходится мыть картошку несколько раз, пока не появится желтизна. Поэтому и смывают только землю.
А рядом с печкой бормочет её свекровь – тётя Кафия, которая постоянно чем-то недовольна. Она всегда выглядит сердитой. Даже здороваться с ней тяжело. Если спросишь, как здоровье, она отвечает: «Что, ты врач, что ли, о моём здоровье справляться?» И всё желание с ней разговаривать отпадает. А мне в такие дни становится плохо. Целыми днями думаю о происходящем в их доме. Иногда не смыкаю глаз, жалея Гульсирин и особенно их сноху. Тот нож и ведро с картошкой тоже всё время перед глазами, мне жалко даже их.
Как только я к ним прихожу, тётя Кафия начинает стонать и ругать свою сноху:
– Что, пораньше нельзя было тебе встать и почистить эту картошку? Расселась тут прямо на моём пути…
Сноха не отвечает. У неё в руках острый алюминиевый нож. Она чистит картошку.
– Мама, ну хоть перед чужими людьми не ворчи, а… – это Гульсирин встревает. Она перед зеркалом наводит марафет. Ей передо мной неудобно за свою мать.
– Ай, рука болит, нога горит… ну вот, если б с утра она всё почистила, то не сидела бы тут, посередине дома, – тётя Кафия продолжает ворчать.
Мне уже и сам дом, и окна кажутся маленькими, да и потолок будто вот-вот упадёт. Я начинаю задыхаться. А она знай себе возится около печки и даже не смотрит на сноху, но голос её всё повышается:
– Нет чтобы с утра пораньше встать… Соня… Ай, моя спина, ай, ноги мои, ноги…
Мне хочется громко заплакать от жалости к молодухе. Она похожа на Айсылу из сказки, которую мачеха заставляла таскать воду в бездонную бочку. Её хоть к себе взяла луна…
– Что ты поставила своё ведро тут под ноги… ай, мои ноги… умираю… Будь ты проклята…
Последнее предложение кому адресовано, непонятно, снохе или болезни. Сноха молчит. И не торопясь продолжает свою работу. И с места не двигается. Как сидела, так и сидит. А свекровь придирается к ней без причины. Потому что перед печкой свободного места много и спокойно можно её обойти. Да и никто из домашних не заходит туда. Там всегда возятся вдвоём свекровь и сноха. Тётя Кафия подбрасывает в печку поленья, а сноха чистит картошку…
А девочки, в основном, крутятся около зеркала. Вот Гульсирин спокойно красится… Моё сердце готово уже выпрыгнуть из грудной клетки, оно готово улететь, плохо ему тут. Каждый раз корю себя в том, почему я прихожу сюда. Но не могу не прийти. Здесь живёт моя близкая подруга, – хранительница всех моих девичьих секретов. Она очень весёлая, хорошенькая. Вот Гульсирин заканчивает наряжаться, наконец, мы идём к выходу. И в это время открывается дверь… Вытянув испачканные в грязи и машинном масле большие лопатообразные руки, заходит её старший брат. Он тракторист. Все в деревне хвалят его, говорят, что он является хозяином годового урожая, который вырастает на наших полях. Это он пропадает круглыми сутками на картофельном поле. До женитьбы, говорят, Нур не очень хорошо работал, но женитьба его изменила в хорошую сторону. Сейчас сразу видно, что он – настоящий работяга. Нур в масляном комбинезоне проходит к печке. Его большие руки тянутся к жене. Он не замечает даже нас. Всё его внимание обращено на молодую жену: улыбается и подмигивает ей.
В доме сразу становится как-то свободно. Потолки кажутся высокими. Окна начинают смеяться. И молодая жена тоже светится от улыбки. Они видят только друг друга. Сноха берёт в руки кумган и идёт навстречу мужу. Я поражаюсь, как она может улыбаться? Или я даже восхищаюсь, не знаю.
– Есть хочется, – начинает говорить мужчина, – вспахал поле за Журавлиной горой…
– И суп готов, и чай вскипел, сынок, проходи, – встревает мать и снова начинает роптать на свою болезнь: – Ай, как ноет нога….
Свекровь уже не ворчит на сноху. Но мне всё же кажется, если бы сноха не знала этого дома, а её муж жил бы только на своих полях, то они могли бы быть намного счастливее… Мы перешагиваем через ненависть и любовь, через смерть и жизнь. И сразу же обо всём этом забываем. Мы живём в молодости. И наши розовые мечты никак не могут ужиться с этой действительностью.
До середины деревни идти долго. Там наша школа. По воскресеньям мы, три подруги – я, Гульсирин и Нурзада, приходим туда работать над следующим выпуском школьной стенгазеты. Нурзада живёт по пути в школу. Мы с Гульсирин заходим к ним. Она, как всегда, ещё спит.