Да что еда, когда Лизи отказалась даже хранить супружеское воздержание в любое время года, помимо Великого поста! Пан был этим обстоятельством крайне смущен и сначала решительно воспротивился таковому «безудержному сластолюбию», процитировав по этому случаю подходящее высказывание из Кассиана Римлянина. Но Лизи не осталась в долгу.
– Слушай, – сказала она, – Кассиан Кассианом, а Новый Завет-то, я думаю, важнее как источник заповедей и правил?
– Ну конечно, важнее! – подтвердил не ожидавший подвоха Пан. – Это основной закон нашей жизни, и…
– Вот и отлично! Тогда ты должен слушаться того, что там сказано: «Муж не владеет своим телом, но жена»! А коль скоро твоим телом владею я, то я буду им владеть тогда, когда мне это потребуется. И нечего мне мозги парить сентенциями древних монахов! Мы с тобой не монахи, и нечего выпендриваться!
– Но послушай, ты всё переиначила! – попытался возразить Панайотис. – Апостол совсем не то имел в виду, он же сам в другом месте говорит, что «время уже сокращено, и имеющие жен должны быть как не имеющие»…
– Ага, и жить, как брат с сестрой? – насмешливо спросила Лизи. – А чего и жениться тогда? Вот странные какие! Их «сокращенное время», между прочим, уже две тыщи лет тянется, и конца ему не видно… Но вообще знаешь, что? Что бы там апостолы ни говорили, а придется тебе, мой дорогой любимый супруг, подстраиваться не под них, а под меня. Если, конечно, ты не хочешь, чтобы я в посты изменяла тебе с вибратором!
Панайотис потерял дар речи. Во-первых, он никак не ожидал от жены столь углубленных познаний в апостольских посланиях и с великим смущением и досадой на себя осознавал, что опять не может вспомнить, как святые отцы толковали процитированное Елизаветой место. Во-вторых, ви… эта Ужасная штука. Пан предпочел бы вовсе ничего не знать о ней, но в редации «Синопсиса» порой обсуждали и не такое, особенно простимулировав творческий порыв напитком покрепче кофе и, что уж греха таить, даже покрепче пива. Неужели Лизи действительно может… Нет, этому не бывать!! Но тогда… тогда, значит, ему придется нарушать пост, предаваться греховному невоздержанию?!.. Самым же плохим было то, что Панайотис даже не мог посоветоваться на сей счет с духовником: восьмидесятилетний старичок, уж конечно, не имел никакого представления о ви… той Ужасной штуке. А объяснять ему – о, нет, на это Стратиотис был решительно неспособен!
Если бы Панайотис больше знал о женщинах, он бы мог понять, что Лизи не так уж падка до физической любви: она не отличалась склонностью к аскетизму, но в целом относилась к этой стороне супружеской жизни довольно спокойно. Никак нельзя было сказать, будто она тянула мужа вместо поста предаваться «ненасытному сладострастью», – но именно это представилось ему в припадке благочестивого ужаса перед возможным соперником в виде Ужасной штуки.
Лицо Пана между тем по цвету почти уподобилось свекле, и Лизи даже не на шутку испугалась, не случится ли с ним удар. «Пожалуй, я сказанула лишнее!» – подумала она и уже собиралась сгладить свой выпад, как вдруг муж, наконец, пришел в себя и заговорил.
– Я… – выдохнул он и внезапно произнес вовсе не то, что собирался: – Я не знал, что ты так хорошо знаешь апостольские послания.
Лизи, не ожидавшая такого ответа, на мгновенье растерялась, но тут же рассмеялась:
– А ты как думал? Если уж я согласилась стать твоей женой, так надо же заранее узнать, на что я подписываюсь! Твой основной закон и всё такое. «Чтобы быть во всеоружии», – мысленно добавила она, а вслух продолжала: – Разве ты этим недоволен?
Конечно, странно выражать недовольство тем, что жена знает Священное Писание. А выражать недовольство тем, как она его применяет… это имело бы смысл, если бы Пан мог противопоставить ее толкованию свое, «правильное». Но он глядел в озорно блестящие серо-голубые глаза и чувствовал, что ему опять нечего противопоставить. Если он скажет: «Это вовсе не так!» – она спросит, а как же тогда, потребует логическое обоснование… Между тем – в ту минуту он это ясно чувствовал – не было никакого логического обоснования желанию воздерживаться от близости с красивой, веселой, находчивой, порой непредсказуемой, но такой непостижимо родной и любимой женщиной. Да и желания воздерживаться у него, если уж говорить начистоту, не было. Был страх перед нарушением неких правил – но разве он не нарушил их тогда, в ту первую ночь, такую нечестивую с точки зрения благочестия и такую чудесную со всех остальных точек зрения – а главное, приведшую к тому, что он связал судьбу с самой лучшей женщины в мире! И еще потом, в месяцы, протекшие до свадьбы… А ведь духовник даже епитимии, в сущности, на него за это не наложил, только поулыбался в седую бороду и сказал: «Береги ее, женщины – существа хрупкие». Да, она была хрупкой, Лизи. Умной, внутренне сильной, решительной – и хрупкой. Особенно рядом с ним. Глядя на нее с высоты богатырского роста и держа в своей внушительной длани ее узкую миниатюрную ладошку, Панайотис испытывал, вероятно, одно из древнейших и первобытых мужских ощущений: он чувствовал себя Защитником. Покровителем и опорой своей женщины и их будущих детей. Как бы ее выпады ни обескураживала его порой, как бы ловко она ни убеждала делать то, чего ей хотелось, в глубине души он твердо знал: в семье он – главный. Мужчина. Защитник. А она – только женщина. Хрупкая. Ранимая. И к ней надо снисходить.
– Я… доволен, – сказал он и повторил, скорее для себя, чем для нее: – Я доволен. А насчет… в общем, это можно э… обсудить…
– Да ты не бойся, Пан! – руки Лизи обвились вокруг него, и она нежно потерлась щекой о грудь мужа. – Я вовсе не буду каждую постную ночь набрасываться на тебя, как Анастасия на Льва Ужасного!
Панайотис смущенно усмехнулся и погладил жену по темным мягким волосам. Бурные ночи императорского гарема шестнадцатого века их семейному ложу, действительно, вряд ли грозили. Но то, что на нем происходило, их обоих вполне устраивало. И, в конце концов, за это тоже надо сказать: слава Богу!
***
Панайотис собирался в редакцию, готовый к тому, что ближайшие дни ему не светит ни минуты покоя: началась подготовка очередного бумажного номера «Синопсиса», при которой, как всегда, не избежать авралов, исправлений чужой писанины и препирательства с авторами материалов. Эта суета порой утомляла, но сегодня главный редактор пребывал в хорошем настроении: они с семьей прекрасно провели выходные, и он был бодр и полон сил для сражений с нерадивыми журналистами. Поначалу назначение на руководящую должность испугало его – такая ответственность! Но Елизавета тогда лукаво улыбнулась, выслушав его жалобы, и напомнила, что он когда-то и женитьбы боялся под предлогом большой ответственности, а вот же, получилось не хуже, чем у других! А может, даже и лучше, как порой думалось Пану: жена всегда умела ободрить, а это дорого стоит в сумасшедшем мире стрессов! Впрочем, он скоро полюбил ежедневные утренние совещания с представителями отделов, распределение заданий, обмен новостями, перепалки с журналистами. Пану нравилось чувствовать себя нужным и задействованном в важных проектах – а «Синопсис», безусловно, являлся именно таким проектом. Его и раньше читали по всей Империи, но в последние четыре года рейтинги журнала были высоки, как никогда: нетривиальные действия, предпринятые императором во время злополучного бунта в октябре 2011 года, поначалу если не возмутили, то привели в некоторое недоумение многих граждан, и «синопсянам» пришлось задействовать все таланты и ресурсы, чтобы разъяснить общественности смысл и необходимость августейших решений. Зато результат превзошел все ожидания, и «Синопсис» не сходил с первой строчки в рейтингах византийских сетевых и печатных периодических изданий. Панайотису было, чем гордиться, ведь именно после той информационной кампании по следам мятежа прежний главный редактор избрал его преемником. Вот уже больше трех лет Стратиотис поддерживал журнал на уровне и… Ну, одним словом, Великий Пан держался молодцом и не посрамил избрания!