Мне нужно съездить в ближайшую деревню, раздобыть продукты. Съестные припасы подошли к концу и, если я не планировал намеренно уморить себя голодом, то нужно собираться и вытаскивать свою трусливую задницу из дома. Пусть это будет мой первый шаг, первая ступенька на лестнице к выходу из глубокой депрессии, на дне которой я провёл это время. Знаю, Полина хотела бы, чтобы я жил дальше.
Сотовый, поставленный на беззвучный режим, показывал больше сотни входящих, но я даже не подумал их просмотреть. Наверняка, среди звонков много рабочих, часть от друзей и просто приятелей, а всё остальные – от родителей Полины. Они звонили мне каждый день по нескольку раз, всё это время, но я не брал трубку. Попросту не мог с ними разговаривать.
Все понимали – в том, что случилось не было моей вины. Водитель микроавтобуса не справился с управлением на вечерней зимней трассе, тоже погибнув в этой аварии. Наверняка, родители жены звонили, чтобы меня поддержать, но разговаривать с ними сейчас было выше моих сил. Я не чувствовал в себе силы разговаривать с потерявшим единственную дочь пожилыми людьми и трусливо прятался от этого разговора. Не сегодня, точно… может быть завтра.
Для себя я уже всё решил – виноват я. Можно было выехать пораньше и тогда не пришлось бы ехать в сумерках. Или не сворачивать на просёлок, где дорогу почти не чистят, а держаться основной трассы. Или попросту заночевать у друзей, те предлагали остаться. Или… или… или… Как же много всяких вариантов, которые можно было выбрать… и тогда жена осталось бы жива. Но из всех вероятностей я выбрал именно эту, которая и привела нас зимним вечером на просёлок, под роковой удар микроавтобуса. Скорее всего, чувство вины будет заслуженно терзать меня всю жизнь. Поделом.
Одевшись потеплее, я прихватил солнцезащитные очки и вышел во двор. Апрельское утро было зябким, но солнечным, что предвещало по-настоящему теплый день – весна вовсю осмелела и начинала заявлять законные права на замёрзшие за зиму владения.
Мощный внедорожник басовито взревел четырёхлитровым дизелем, и я невольно вздрогнул. Воспоминания о жуткой аварии были всё ещё свежи в памяти и мне потребовалось солидное усилие воли, чтобы заставить себя успокоиться.
– Тряпка, спокойно. Возьми себя в руки, – зло прошептал я сам себе, воткнул передачу и вдавил педаль газа.
Послушный рулю автомобиль выехал из ворот, поиграл гравием на просёлочной дороге и через пять минут выбрался на трассу, радостно зацокав по асфальту шиповкой. Ещё через несколько минут он бодро залетел на высокий холм, с которого открывался вид на Михайловку. И этот вид мне не понравился сразу.
Я притормозил, а потом и вовсе остановил машину. Нужно было получше разглядеть с холма происходящее внизу, а происходило что-то действительно очень мне непонятное.
На выезде из селения, на боку, яркой кабиной в кювете, лежала фура. Она загораживала въезд в деревню и, чувствую, с этой проблемой ещё придётся разобраться. Но больше меня насторожило другое. Один из домов, прямо в центре деревни, горел. Языки пламени рвались из окон, высокий столб густого чёрного дыма, судя по всему, должен быть виден за несколько километров. Но не было заметно ни суеты пожарной команды, ни мерцания мигалок автомобилей спецслужб. Да что там, пожарных, не видно вообще никаких людей, которые пытаются потушить пожар и спасти соседское строение. Никакого движения в деревне не было.
«Вот, ёшки матрёшки. Как вымерла… так, что делать будем?»
Хотя, что тут делать – ехать надо. Там могут быть люди и им, возможно, требуется помощь. Опять же, мне продукты нужны, а деревня, как ни крути, ближайшая. Короче, решение принято, еду и на месте разберусь.
Педаль газа в пол и внедорожник срывается с холма, чтобы через минуту оказаться около грузовика, который действительно перегородил трассу. Всё, конец дороги для автомобиля – обочина узкая и объехать развалившуюся фуру нереально, а значит проехать в Михайловку этим путём действительно не получится. Объезда я не знаю, поэтому пойду в деревню пешком. Но сначала надо глянуть, что там с водителем, если он ещё в кабине.
Я выбрался из машины и подошёл к опрокинутой фуре. Для того, чтобы посмотреть в окно, пришлось спуститься в кювет и, проваливаясь в серый рыхлый снег почти по щиколотки, обойти кабину. Водитель действительно внутри, но не шевелится. Через забрызганное грязью лобовое стекло подробности разглядеть было трудно и мне пришлось карабкаться наверх, чтобы открыть дверь, которая, впрочем, поддалась легко. Я заглянул внутрь – бородатый водитель, пристёгнутый ремнём безопасности, висел в своём кресле и на первый взгляд казалось, что он просто уснул. Несомненно, он жив, дышит, но на шум открывающейся двери не отреагировал.
Хотя, какая тут нафиг дверь. Мужик машину в кювет загнал, опрокинул на ходу – грохот и скрежет должны быть слышны на всю округу. Если и уснул в дороге, то от такого представления проснулся бы вмиг сам, а в придачу всю деревню перебудил бы, собрав около себя толпу сонных и недовольных селян, но вокруг ведь никого.
Я толкнул водителя. Ещё раз, но уже сильнее, почти ударил, но никакой заметной реакции. Потом, свесившись с края кабины и рискуя сорваться внутрь, крикнул несколько раз ему прямо в ухо, но всё без толку.
– Да ты, мужик, походу в какой-то жёсткой отключке. В общем, ты это… не уходи никуда, – проговорил я вслух больше для собственного ободрения, громко хлопнул дверью, прыгнул обратно на обочину и зашагал в сторону Михайловки.
В этой деревеньке я бывал до этого всего пару раз, но всё как-то проездом. Последний раз – в начале осени, когда мы с Полиной объезжали окрестности сразу после покупки коттеджа. Домов двадцать-тридцать, стоящих по обе стороны от трассы, некоторые строения заброшены, судя по их внешнему виду, уже давно. Да небольшой облезлый ларёк в центре с самым необходимым для быта и скудным выбором продуктов, который и стал целью сегодняшней моей поездки. Деревня ничем не отличается от мириад подобных российских поселений, разве что фурой, лениво развалившейся поперёк дороги на въезде, да отсутствием видимых признаков жизни.
Осторожно пройдя вдоль пустой улицы и мимо прикрытого ржавым щитом ларька, я добрался до горящего здания. У избы уже обвалилась крыша и дом обречённо догорал, источая едкий запах гари. Заслезились глаза. Подходить ближе я не стал, помочь тут нечем. Думать о том, что кто-то мог быть внутри во время пожара, и вовсе не хотелось.
Следующий за пожарищем дом, судя по всему, был обитаем. У перекошенного забора стоял старенький «Пассат», с наклейкой «никто кроме нас» на заднем стекле. К машине по грязи пролегла свежая колея от колёс – автомобиль был на ходу и привёз сюда кого-то вчера или даже сегодня, и этот «кто-то» сейчас мог быть в доме. Через распахнутую калитку я прошёл во двор, поднялся по скрипучему крыльцу. Дверной звонок отсутствовал, вместо него на ветру болтался кусок провода, и я просто постучал в дверь. Подождал немного, никакого ответа. Постучал ещё раз, уже сильнее. Опять тихо.
Вообще, тишина какая-то нехорошая, гнетущая что ли. Только хриплый вороний крик её нарушает, да капли от тающих сосулек по лужам тревожную дробь настукивают.
Чувствую, что накручиваю себя, но оно и понятно, подобная ситуация не каждый день встретится. Так… нужно успокоиться и подумать, что делать дальше. Я глубоко вздохнул и направился в сторону следующего дома. Вышел со двора, но успел сделать всего пару шагов от калитки к дороге.
– Эй, мужик! Чё надо-то? – из форточки в окне дома, в дверь которого я только что ломился, высунулась небритая мужская физиономия и подозрительно косилась в мою сторону.