Артур стоял, глядя на шар солнца, неспешно погружающийся в океан. А внутри росло и ширилось удивительное и неуничтожимое, как улыбка Чеширского Кота, ощущение своего экзистенциала…
Индивидуальный язык
Буквально через несколько дней после восхождения случилось кое-что непредвиденное: туроператор, на экскурсиях которого подрабатывал Артур, перестал существовать. Как раз подходил к концу срок его рабочей визы, и все еще оставался шанс успеть продлить ее в Пенанге – шанс, которым грех было не воспользоваться. Управившись с получением заветного штампика за два дня, Артур отправился обратно в Таиланд…
Соседями по микроавтобусу, в котором он возвращался из Малайзии, оказались пожилые французы, парочка итальянцев и невесть зачем отправившийся в это путешествие одинокий таец. Русскоязычные, вопреки ожиданию, в салоне отсутствовали. Совсем. В действительности он был рад этой возможности побыть наедине со своими мыслями, и поэтому с какой-то трогательной, слегка неуместной радостью смотрел в окно на склоняющиеся под дождем пальмовые листья и флегматично мокнущих вдоль дорог буйволов.
Печальные тропики, – подумалось ему. – Прямо-таки воплощенный фантазм Леви-Стросса…
Почти вся дорога от Джорджтауна до Пхукета должна была пройти на этом месте в автобусе. Артура такое положение вещей вполне устраивало.
Традиционная для водителей этого региона «гонка на маршрутках» приближалась к границе Таиланда, а внутри, вторя ритму тропического ливня за окном, текли и струились мысли, вычищая всё недодуманное, застарелое, забившееся в ментальные поры.
Когда я смотрю на этот участок леса за окном, восприятие всего, что фиксирует сетчатка глаза, конечно же, недоступно мне напрямую: и дело даже не в том, что я вижу сразу объекты, а не набор цветовых пятен, из которых они состоят – всё воспринимаемое в это мгновение сливается в определенную целостность, как в зип-архив. Перцепций попросту слишком много и меняются они слишком быстро для того, чтобы я мог параллельно галлопирующему восприятию выделить и отметить вниманием каждую. Вот и приходится воспринимать всё как единое целое – просто, чтобы успевать ориентироваться в ситуации. Можно назвать этот целостный «сенсорно-эмоциональный» конгломерат «фантазмом», значительно отступая от лакановской интерпретации этого понятия. Но и фантазм это еще не конец пути – на экран сознания выводится чаще всего не он, а его «карта», структурный каркас, выделяющий из этой целостности отдельные объекты по лекалам языка. Это происходит в результате структурирования, разбиения воспринимаемого на отдельные «глоссы», осуществляемого с помощью сетки категорий. Получаемое таким образом дискурсивное описание ситуации основано на кодах конвенционального языка и поэтому, сохраняя для меня возможность вернуться к схеме воспринятого еще раз и даже передать ее другим, при этом неизбежно огрубляет и «пикселизирует» живой перцептивный опыт. В результате, когда я сейчас пытаюсь выстроить это рассуждение посредством дискурсивных мыслей, я, конечно же, фиксирую в нем не действительную феноменологическую реальность своего восприятия, а некий грубый, созданный средствами языка структурный набросок. Произвожу процедуру расчленения целостного опыта, воспринимая его как набор достаточно четко отделенных друг от друга объектов, каждый из которых может быть описан определенным словом или выражением. Это помогает решать некоторые практические вопросы, например, при покупке билетов или заказе еды, но становится бесполезным или даже мешает в случае попыток серьезной медитативной практики по честному рефлексивному наблюдению своего ума.
С другой стороны, каковы альтернативы? Привязывать всю цепочку дальнейших актов не к семантике, выражаемой в мысли, а к чему-то другому? К эмоциям? Перцепциям? Но без внутреннего языка, специально созданного когда-то в качестве операционной оболочки, позволяющей более-менее произвольным образом перемещать луч направленного внимания, смогу ли я удержать сам акт рефлексии и направить его на нужные проявления ума? Есть ли иной – внеязыковой – способ обеспечения того, что обычно называется «произвольностью»?
За окном мелькнул резной контур традиционного для этой части Таиланда тхеравадинского храма, и размышление Артура, несколько подзавязшее в трясине неконцептуализируемого, изменило направление и двинулось вбок:
Может быть, в акте рефлексии имеет смысл обратить внимание на различие между смыслом и структурами языка, в которых он воплощается? Детализировать эту дистинкцию и тщательно их развести? Соответственно, один из самых значимых вопросов – как именно сохранить по возможности точный смысл, способный запечатлеть и сохранить то, что я в действительности воспринимаю? Ведь в процессе медитации важно иметь дело с самой внутренней реальностью, а не с иллюзорными и редуцированными ее отображениями. Значит, если я захочу отразить то, что происходит со мной сейчас, с помощью одной длинной и точной мысли, эта мысль должна быть с очевидностью невербальной. Но при этом – наделенной отчетливым, сохраняющимся смыслом. Чтобы обеспечивать возможность для последующего возвращения к нему. На одних перцептах и эмоциях ничего столь стабильного и подконтрольного не построить.
Возможно ли такое в принципе? Наверное, да. Но для этого мысль должна стать бесконечной, постоянно идущей параллельно опыту. Значит нужно вычистить все мешающие этому затруднения, связанные, в основном, с языком. И создать другую систему архивации смысла. Своеобразный «индивидуальный язык», позволяющий отказаться от сомнительного посредничества подпорок естественного языка при разворачивании мысли. Но как это сделать? Один из способов – последовательно, шаг за шагом, проанализировать, как я докатился до текущего положения вещей в сфере рефлексии? Что было стартовым триггером в детстве, и по какой траектории дальше эволюционировал синтаксис моего сознания?
Артур надолго задумался, и, в очередной раз изменив направление, углубившаяся в воспоминания мысль подбросила ему яркий фантазматический образ:
Едва начавшись, жизнь безжалостно колошматит спидбот моего тела о жесткие волны реальности. Первый же удар – рождение – вдребезги разбивает всю виртуальную целостность, смещает внутренние позвонки восприятия, разбивая надежду на безупречность. И затем вся жизнь проходит в попытках вернуть хотя бы отблеск былой гармонии и целостности. Однако собраться не так просто – ведь проблема в том, что я уже некоторым образом собран. Но с неизбежностью неправильно, ведь сборка происходила в вынужденном, безумном порыве. Поэтому сначала надо разобраться, а затем собраться заново, по другим лекалам – и все это не покидая палубы спидбота, бешено вспарывающего волны штормового моря жизни. Кто способен на эту отчаянную и невероятную экзистенциальную эквилибристику – собраться на полном ходу так удачно, чтобы любые волны стали источниками захватывающей радости и окрыления, а не ужаса, надрыва и отчаяния? Только просветленный…
Как ни странно, Артур удовлетворенно улыбнулся – хотя данное размышление ничего утешительного в себе, в общем-то, не содержало. Микроавтобус как раз подъезжал к границе с Таиландом, и надо было выходить для того, чтобы отыграть все ритуалы погран. контроля…
Первым вернувшись обратно в салон, Артур, не успевший даже толком промокнуть, отработанным движением сунул паспорт в карман брюк-карго и вновь уткнулся взглядом в окно, продолжая размышление: