– Бубенцы, слышь, парень, к черту! Мне не до бубенцов, – приказывал он ямщикам и всю дорогу был молчалив и мрачен.
Тоскующими глазами оглядывал он серебряную даль, выплывавшие из холодных туманов леса, полную, замкнувшуюся в широкое кольцо луну, – и всюду ему чудился Прохор: вот он несется по кипучим волнам Угрюм-реки; вот, сгорбившись под тяжкой ношей, скользит на лыжах по сугробам; вот изнемог, повалился, коченеет.
Петр Данилыч кряхтит, крестится:
«Святый апостол Прохоре! Не дай загинуть!..»
Но скрип полозьев говорит: «Прощай, отец... Проща-а-й...»
С такими гнетущими мыслями, в которых, как в море щепка, хлюпалась виноватая душа его, он свершил весь путь...
«Сибирские номера» – единственная в городишке гостиница, куда подкатили взмыленные в морозной ночи кони, помещалась в безобразном, как острог, сыром и холодном каменном здании. Нескладный, как ведерный самовар, керосиновый фонарь у входа, скрипучая с визгливым блоком дверь и гулкий сумрак в узком, пропахшем прелью коридоре.
– Эй! Кто тут есть живой? – крикнул Петр Данилыч и, не получив ответа, нарочно громыхая подшитыми кожей валенками, пошел по коридору. Тишина и мрак.
– Давай в номера грохать, – сказал он ямщику, и они оба с ожесточением начали тузить кулаками и ногами в каждый номер по очереди. Из одного номера грубый голос:
– Какого черта надо?!
– Где коридорный? – обрадовался Петр Данилыч.
– Я почем знаю!.. Дурак какой...
– Я спрашиваю, где коридорный!.. Не на улице же мне ночевать... Я приезжий купец, Громов...
– А вот я те выйду, так покажу купца Громова... Даже с каблуков слетишь! – сатанел за дверью голос. – Вот только дай мне штаны приспособить... Постой, постой!..
– Шляются по ночам разные, – неожиданно заверещала за той же дверью женщина. – Поспать не дают... Черти, дьяволы!..
Петр Данилыч обложил их по-русски и с проклятиями загрохотал в следующий номер. Но вот в глубине коридора заскрипела немазаная дверь, и пискливый голос позвал:
– Кто тут скандал производит? А?
– Мне надо коридорного, – двинулся на голос, с чемоданом в руке, купец.
– Кого? – вновь спросил выплывший из тьмы человек в накинутой овчинной шубе.
– Коридорного мне надо!
– Пошто?
– Номер мне требуется!
– Номер, что ли? То есть ночевать?
– Ну да.
– Ты один али с девочкой раз-навсегда-совсем?
– Конечно, один! Я приезжий.
– Так бы и сказал. Номера у нас есть всякие... Тебе в какую цену? Есть в тридцать копеек. Есть дороже... Самый лучший, на две половины, – рубль.
– Давай самый лучший!
– Шагай за мной, воспадин проезжающий! Да аккуратней, лбом не треснись... У нас тут балка обвалилась... Не можем никак плотника добыть. Тоже город!.. Это называется город... А сам-то хозяин в кутузку посаженный. Вторую неделю сидит. Потому как городскому старосте повредил в драке бороду и левый глаз. А ты откеда? Пошто приехал-то? Масло, что ли, привез? Али чиновник какой высокий? Может, лекарь? Не знаешь ли ты, чем золотуху выгонять? Один мне советовал калину, а бродяжка тут какой-то мыкался, тот велел яичное мыло с чаем пить. То есть напиться этак стаканов десятка полтора и – под шубу... Пропреешь, значит... Ну, я пробовал – душа не примает. С неделю блевал никак. Думал, сдохну раз-навсегда-совсем...
Гундосо жужжа, как надоедный шмель, человечек влек за собой купца. Вот поднялись они по какой-то тайной, с кривыми ступенями, лестнице наверх, ощупью пошагали мертвым коридором, наконец человечек остановился, сунул в руки Петра Данилыча оплывший огарок, вытащил из кармана допотопный ключище, которым можно уложить на месте любого волка, вставил его в личину и со всех сил принялся крутить.