– Святая Дева! Вы, похоже, и сами в это верите? – воскликнула потрясенная Божена. Феодор, наконец, рассмеялся.
– Сударыня, давайте всё же воспринимать константинопольские легенды с чувством юмора! Их хватило на несколько сборников, и там есть над чем повеселиться, уверяю вас! Но есть и не такие смешные вещи, а просто занятные. Вот, к примеру, император Иоанн Восьмой, задумав знаменитый поход в Палестину, ни с того ни с сего начал реставрацию статуи Юстиниана – той, что стоит на громадной колонне около Святой Софии. Статую одели в леса, но в народе пронесся слух, что Иоанн решил придать всаднику собственные черты! Ведь Юстиниан изображен победителем, он простирает руку на восток, грозя варварам…
– И что?
– А то, что он надеялся таким образом вернее победить. Только всё кончилось народными волнениями, которыми воспользовался кесарь Стефан. Он сверг шурина и отвоевал Иерусалим самостоятельно, без помощи бронзового Юстиниана… Кстати, вы заметили, что статуя Константина Великого, которая сейчас в Риме и которую Империя требует возвратить, кого-то очень напоминает чертами лица?
– Нет, не заметила… А кого?
– Ныне царствующего императора. Если подключить фантазию и представить того Константина с бородой, то получится… другой Константин. Может быть, это изображение должно придать ему силы, уверенность в себе, государственную мудрость? Кто знает…
– Вы говорите очень странные и удивительные вещи, особенно для ученого человека…
– Но не для писателя. Я просто стараюсь развлечь ваших читателей и дать им повод для размышлений, не более того.
Они еще проговорили некоторое время в том же духе. Феодор повеселел и вдруг почувствовал вдохновение. Неведомый ему до нынешнего вечера болярин Александр словно бы маячил неподалеку и слушал истории из цареградских «Патрий». А за его спиной, конечно же, стояла Анастасия… Оставалось выяснить, что связывало этих персонажей в реальной жизни.
Божена между тем становилась всё серьезнее, задумчивее, порой хмурила брови, видимо, что-то взвешивая. Когда Киннам окончательно умолк, девушка отвела его в прихожую, где стояли высоченные книжные стеллажи, и сделала несколько фотографий для будущей статьи.
– Послушайте, – сказала она, прощаясь, когда диктофон уже был выключен, – ведь ваш император требует вернуть еще всякие святыни – мощи, иконы, раритеты… Неужели к ним у вас такое же отношение? И мистическое, и одновременно…
– Дружеское! Поймите, все эти вещи – часть души Города. Это как близкий друг: можно долго жить с ним в разлуке, но все-таки лучше однажды встретиться снова.
– Даже какая-нибудь икона «Госпожа Дома»? – Божена удивленно подняла брови.
Киннам невольно помрачнел, правда, в полутемной прихожей это едва ли можно было заметить.
– С такими святынями всё еще сложнее. Это почти что… член семьи.
Из Кракова великий ритор улетел на следующий день. По его просьбе в Госархиве Польской Республики обещали подготовить подробнейшее досье на болярина Александра. Но уже то, что сообщил осведомленный сотрудник в коротком разговоре, заставило Киннама крепко задуматься. Похоже, он потянул за ниточку из огромного свалянного клубка шерсти. И сколько раз еще этой ниточке суждено будет оборваться, прежде чем откроется правда, неизвестно… Однако Феодор чувствовал, что напал на настоящую золотую жилу. Похоже, даже его самые смелые и совсем уж «романные» предположения теперь могли оказаться справедливыми!
***
Алекс предложил встретиться у кинотеатра «Плеяды», где шел новый византийско-итальянский фильм «Историк из Кесарии», без четверти шесть, так что Афинаида вполне успевала вернуться с работы домой, пообедать и переодеться. Всё это время она провела в смутных чувствах. Разговор с Ириной стал для девушки настоящим потрясением: она не ожидала услышать от старой подруги такие ужасные вещи и в очередной раз задумалась о том, как строить дальше свою жизнь. Безусловно, Мария права: надо раскрепощаться – но до какой степени? Ирина зашла по этому пути очень далеко… Так далеко Афинаиде идти не хотелось, ей это казалось неправильным. Но как провести грань и определить: вот это делать можно всегда, вот это зависит от обстоятельств, а вот этого она не будет делать никогда и ни при каких условиях?
Ну, хорошо, она не будет ходить по мужикам и может гордо сказать: «Меня не прельщает подобный разврат!» Но… что вообще такое разврат? Конечно, спать сегодня с одним, а завтра с другим – разврат. И лезть под бок к первому встречному, только чтобы к кому-то «прислониться»… Нет, Афинаида не чувствовала такой потребности. Да, порой ей бывало грустно, одиноко… Но не до такой же степени, чтобы вешаться на шею кому попало!
Ну, а если бы… Перед ее мысленным взором возник улыбающийся ректор Академии, и Афинаиде тут же стало жарко. «Я фарисейка! – подумала она. – Если б он предложил мне, я бы не смогла отказаться, пусть даже эта связь продолжалась бы недолго… да хоть бы и всего одну ночь, если уж совсем быть честной! Что тогда и рассуждать о разврате? Подумаешь, какая целомудренная нашлась!»
Она не предается разврату лишь потому, что ей нужен не просто субъект «в штанах», а один-единственный мужчина… который никогда не захочет сделать ее своей женщиной. Именно поэтому она и останется в девках, а вовсе не почему бы то ни было еще! Ну, и какая она после этого христианка? С христианской-то точки зрения развратом является всё, что не освящено брачным венцом… Лежнев даже говорил, что в браке тоже нельзя предаваться «порочному сластолюбию», и внушал ее матери, будто Господь наказал ее уходом мужа именно потому, что она была слишком падка до «греховных удовольствий тленной плоти»… Бррр! Афинаида теперь вспоминала иные его проповеди почти с брезгливостью, а тогда им казалось, что всё это очень духовно, приводит к покаянию и сокрушению…
Все-таки хорошо, что Ирина не стала расспрашивать о ее жизни! Пожалуй, она слишком проницательна по части отношений мужчин и женщин, сразу выдала, что подруга похожа на влюбленную… Начала бы выспрашивать, слово за слово… Нет, Афинаиде ни с кем не хотелось говорить о Киннаме. Это было такое глубокое, такое сокровенное… И рассуждать об этом, как Ирина о своих «героях»?! О, нет! Афинаиду даже передернуло при мысли, что в подобном же духе, за рюмкой ликера, она могла бы болтать о своей любви. Нет-нет, пусть это останется ее тайной. Всё равно из этого ничего не выйдет, кроме мечтаний…
Но, Боже, как она могла так сильно влюбиться?! Неужели другие женщины, которые сохнут по Киннаму, любят его так же? Что-то не верится… Мари призналась, что «маленько» влюблена, но как-то сомнительно, чтобы она думала о нем вечерами, чтобы ее кидало в жар от мыслей о нем, и она уж точно никогда не потеряла бы перед ним дар речи, как случалось Афинаиде… Мари – и потеря дара речи! Афинаида даже рассмеялась при этой мысли. А все эти студентки, которые зубрят перед экзаменами у ректора и одеваются «с иголочки»? Долго ли они будут страдать по Киннаму после окончания Академии? Будут ли они вообще страдать? А «чего только ни делавшая» для его соблазнения заведующая кафедрой, где преподает Мари, – бьется ли у нее при виде Киннама сердце так же, как у Афинаиды?.. Или это только ей суждено каждое свое увлечение, будь то Алекс, православие или великий ритор, превращать в безумие с тяжелыми и затяжными последствиями?! Взять хоть ее влюбленность в Алекса: в него влюблялось множество девиц, но написала ли хоть одна ему письмо на десяти страницах, как это сделала она?
Алекс… Она собралась с ним в кино, в кофейню, а что ее там ждет? Зачем он пригласил ее? Разве не ясно, что он, внезапно разглядев в ней хорошенькую девушку, решил приволокнуться – как он наверняка делал это с десятками хорошеньких девушек до нее! А ей это надо?! Зачем она согласилась? Тем более, что он ей вовсе не нравится! Положим, в кино они будут заняты фильмом, но о чем говорить с ним в кофейне? Пожалуй, ей предстоит выслушать очередную порцию историй о его жизненных успехах… А если он спросит о ее собственной жизни, что рассказать? Про доклад? Про Евмафиевы аллегории?..