– Не удивляйтесь, сын мой, – папа тихонько засмеялся, – это всего лишь голограмма. Там, за окном, внутренний дворик… не очень красивый. Что поделаешь, места у нас мало. А в Вавеле его еще меньше, даже для резиденции недостаточно. Но что есть, то есть, спасибо маршалу, пусть упокоится со святыми…
– Я уж было подумал, что случайно перенесся в Италию! – заметил со сдержанным смехом великий ритор.
– Да, здесь всё напоминает об Италии! Мне иногда и самому чудится, что я там… Если бы не здешнее серое небо… Я стараюсь на него поменьше смотреть. Я родился и вырос в Польше, но мне порой кажется, что это я бежал из Рима от этих новых догматов… и здесь в изгнании, да… Присаживайтесь, господин Киннам. Надеюсь, вы не откажетесь от чашечки кофе и бокала кьянти? Вино настоящее, итальянское, тут уж без всяких иллюзий.
Вино оказалось неплохим, но всё же далеко не высшего качества, особенно по сравнению с кипрским… Зато кофе был отменный, однако папа к нему почти не притронулся.
– Признаться, я себе вас именно таким и представлял, – медленно проговорил понтифик, испытующе глядя на Киннама. – Не удивляйтесь, я ведь знаком со многими вашими работами, они очень хороши. История и литература это прекрасно, хотя я больше занимаюсь философией.
– Простите, таким – это каким? – поинтересовался Феодор.
– Молодым, красивым, достаточно самоуверенным, хотя… У вас, наверное, тоже бывают периоды нерешительности, нелегких раздумий… Вы не обижайтесь – на такой должности, знаете ли, привыкаешь судить о людях быстро, по первому впечатлению.
– Оно часто бывает самым верным. А можно полюбопытствовать: неужели этот трон, – Киннам указал рукой вправо, – действительно тот, на котором сидел апостол Петр?
– Ну, конечно, он из Рима. – Папа кивнул и слегка задумался. – Хотя по поводу апостола… Вы же ученый, всё понимаете. Главное – символическое значение этого седалища. Вы читали ли последнюю монографию Папахристодуло о символе?
– Да, и был поражен! – Киннам воодушевился. – Как прекрасно она написана, сколько там верных наблюдений!
– Да-да. Вот именно. Наблюдений. Вот, посмотрите, на вас мундир, который символизирует иерархичность государства, которое давно уже не так иерархично, как при Константине Порфирородном. На мне тоже белые одежды, которые должны символизировать духовную власть, единственную в своем роде и утвержденную в единственном городе… Но что теперь? И понтифик формально не один, и город совсем другой, и даже вот этот престол – их два, если вы заметили. И я уже не помню, где подлинный. – Тут папа мудро улыбнулся, от чего его нос почти коснулся верхней губы.
– Может быть, подлинный все-таки в музее? – осторожно предположил Киннам.
– Может быть, – охотно согласился Иоанн-Павел. – В наше время ни в чем нельзя быть уверенным. Вернее, всё неоднозначно. Но именно эта неоднозначность и говорит о развитии, не так ли?
– Но всё же есть вещи единственные, неповторимые в своем роде…
– Это вы не на константинопольские ли святыни намекаете? – вдруг спросил папа.
– Честно сказать, нет, но… тем не менее, я осмелюсь поинтересоваться: правда ли, что в ваших покоях находится знаменитая икона «Госпожа Дома»?
– Да. Я ждал вас. Собственно, не вас, а кого-нибудь с этим вопросом. Я слежу за новостями. Я всё обдумал и готов расстаться с ней, хотя это мой любимый образ. В конце концов, не унесу же я ее на тот свет…
– Я могу заверить вас, что, в случае принятия вами такого решения Империя, безусловно, не останется в долгу, – заявил Киннам, смешавшись. Всё разворачивалось как-то слишком быстро, и дело уже явно выходило за рамки его компетенции.
Иоанн-Павел между тем отъехал прямо в кресле – оно оказалось самодвижущимся – к стене и с превеликим трудом встал на ноги. Киннам вскочил с места и сделал было движение чтобы помочь старику, но тот остановил его взмахом руки. Резная панель перед папой отъехала в сторону и Феодор увидел, что за ней скрывается небольшая молельня, наполненная иконами и горящими лампадами.
– Пожалуйте сюда! – позвал папа.
Великий ритор приблизился. На дальней стене молельни висела большая византийская икона в драгоценном киоте. Богоматерь смотрела прямо на него, скорбно и одновременно необычайно проникновенно. Киннам невольно перекрестился.
– Подойдите, подойдите поближе, посмотрите, – пригласил папа. Киннам подошел. – Видите, в правом нижнем углу, похоже на трещинку?
Да, трещинку он заметил – черную, змеящуюся, слегка напоминавшую кляксу. Она была явно нарисована… Да это и не трещинка вовсе, а подпись!
– Болоньезе? – воскликнул Киннам.
– Да, великий копиист.
– То есть икона не подлинная.
– Во-первых, икона подлинная – как может быть иначе? Во-вторых, я же не сказал вам, что это непременно будет та самая икона, которую вывезли из Константинополя! Та находится в соборе святых Станислава и Вацлава, разве это не известно императору?
– То есть вы хотите сказать, что…
– Да, разумеется, мой личный образ придется отдать в собор. Но ничего не поделаешь, ничего не поделаешь… И, вы понимаете, факт замены нельзя будет скрыть от верующих, так что… Помогите мне, пожалуйста, сесть.
Киннам быстро вернулся к Иоанну-Павлу и поддержал его за локоть. Понтифик и сам ухватился за руку великого ритора и тот с удивлением отметил, что эта рука совсем не слаба – такой железной хватке мог бы позавидовать и молодой человек. Но вот ноги его… Пока папа опускался в кресло, Киннам успел удивиться еще раз: пурпурное покрывало немного сползло со спинки и стало заметно, что это – тоже «трон апостола Петра», только на колесах и с мотором.
– Так что, – продолжал папа, выруливая на середину комнаты, – извольте видеть, вон там лежит альбом, откройте, пожалуйста, заложенные страницы.
Великий ритор заметил лежавший на столике у стены большой красочный альбом… поразительно знакомый! Ну да, «Сокровища константинопольского Большого Дворца»… В нем были две закладки: «Мадонна с книгой» Рафаэля и «Юноша с корзиной фруктов» Караваджо. «Однако он знает толк в торговле! – подумал Киннам. – И в искусстве тоже…» Вслух же сказал:
– Я понял вас, ваше святейшество, но, боюсь, ничего не могу вам сейчас сказать, ведь я приехал не для переговоров…
– Прекрасно, но я-то их уже веду, и разве не в моей власти выбирать, с кем переговоры вести? – мягко, но настойчиво заметил папа. – Между прочим, вы не могли бы мне прояснить такой вопрос… Я часто задаюсь им, и не я один. Для чего ромеям вдруг понадобились эти сокровища? Особенно «Госпожа Дома?» Или императорский дом внезапно стал нуждаться в особой защите?
Киннам молча развел руками и снова вспомнил диалог с августом за бильярдом. «Не всегда бываю в этом уверен», – что означали эти слова Константина? Признание того, что соперник достаточно силен? Конечно, чего ж еще ожидать после такого признания, как не изощренной мести!
– Понимаю, понимаю… – закивал между тем папа. – Были бы реликвии, а как их использовать, всегда можно придумать. Мне даже почему-то кажется, что его императорское величество и сам толком не знает пока, что будет со всем этим делать. Ну, да ладно, это его трудности, а у нас ведь сейчас свои, господин Киннам, вы о них слышали, не так ли?
– Вы имеете в виду скандал с кражей секретной переписки?
– Именно, именно, сын мой. Но давайте вернемся к столу, дело-то серьезное…
Иоанн-Павел снова оказался на своем месте возле чашки с остывшим кофе, Киннам опять сел напротив. Папа на мгновение замер – причем Феодор вдруг заметил на лице старика болезненное, почти страдальческое выражение – и быстро пробормотал:
– Еще несколько минут, господин Киннам. Я должен заглянуть в почту… Поймите меня правильно, не обижайтесь… Ознакомьтесь пока с материалами. – С этими словами Папа извлек откуда-то пачку документов, которые, очевидно, касались громкого скандала последних недель, и протянул ее великому ритору, а сам придвинул к себе ноутбук и бойко застучал по клавишам.