– Мам, только не плачь! – сын хотел утешить и поддержать родительницу. – Вдруг он и вправду хорошую работу для тебя нашел – легче будет! А от твоего Бога одни только неприятности! Может, и прав был отец, что нет Его совсем! Одни беды на нашу семью посылает, а за что? – Санька насупился от ощущения жестокой несправедливости жизни.
– Что ты говоришь такое! Замолчи немедленно! Прости, Господи! Да разве одни мы, Санька, страдаем?! Посмотри, что творится-то вокруг! Кругом смерть, разруха, нищета, война эта проклятая! А церковь как нас продуктами выручает! Да и если я уйду, то певчих совсем не будет хватать: одни болеют, другие разбежались со страху, а служить надо, иначе загибнет наш город!
– Служишь Богу, служишь, а Он тебе – несчастья: сначала брат Колька помер от хвори, потом папку убили, а другие вообще не верят в Бога и ничего – лучше нас живут!
– Ты на других не смотри, Санька, за себя отвечай! А с батьки пример не бери: натворил дел недобрых и сгинул, а нам жить и хлебать еще за себя и за него! Сколько молиться за душу его надо, чтобы не страдал там сильно!
– Да ему, может, лучше нашего сейчас, а здесь-то как жить, если твой Бог не помогает?
– Господи, прости неразумного! Да как не помогает-то?! Еда есть, крыша есть, здоровье пока тоже есть! А мир трясет за царя-батюшку! Отдали на растерзание революционерам, будь они неладны! А народ не восстал, не защитил, да чего уж там – предал ставленника Божьего!
– Вот пусть большевики тогда и мучаются и те, кто предал царя! Почему остальные люди должны страдать? – Санька был неумолим в своем негодовании.
– А что мы с тобой или другие сделали, чтобы царя и семью его невинную защитить? Да ничего! Вот если бы люд России хоть в половину свою воспротивился большевикам и освободил царя, может, и другая жизнь была! Люди говорят, под арестом держат не только царя-батюшку, но и матушку с детьми, а они-то в чем виноваты?! – Наталья всплеснула руками и поставила на стол тарелку с нарезанным хлебом и холодной картошкой. – Есть хочешь? – спросила она сына, который согласно кивнул. – Вот ты, Санька, молился за царскую семью хоть разок? Им поди сейчас, ой, как тяжело, похуже нашей ситуация будет.
– Поможешь тут молитвой, как же, – пробурчал недовольно сын.
– И я, грешная, не молилась, все свое просила, да себе, а теперь вот получается, что забрал Бог у нас ставленника своего за наши грехи, чтобы показать, как живется без главы отчей.
От громкого разговора домашних проснулась и младшенькая пятилетняя Катя, приладившаяся к маминому теплому боку на скамье у стола.
– Мама, а ты папу любишь? – вдруг спросила дочка, когда Наталья ласково пригладила ее по голове и плечам.
– Конечно, люблю, Катюша.
– Я ему так и сказала, что мы все его очень любим…
– Когда сказала? – спросила осторожно мать.
– Он ноне во сне ко мне приходил и плакал, прощения у всех просил, говорил, что на нас у него вся надежда, – рассказывала Катя, а из глаз матери в это время так и катились тихие слезы, сдержать которые было ей невозможно.
– Есть, есть надежда, конечно, доченька! Молиться надо, Бог простит папку, запутался он по глупости. И вы, детки, просите Господа о милости к батьке свому, да сами верьте и не предавайте Бога. Слышишь, Санька? Чтобы хулы от тебя никогда больше не слыхала!
– Мама, я еще должна тебе сказать одну важную вещь, – продолжила дочь после молчаливой паузы.
– Что такое, доченька? – забеспокоилась Наталья. – Это я виновата, – начала тихо, отстранившись от матери, Катя. – Я… Я в ту ночь… Ложась спать, я забыла помолиться, и в ту ночь убили папу…
Никто уже из семьи не мог держать слезы после этих наивных, но таких искренних слов веры малого чистого ребенка. Объятия и разговоры того семейного вечера навсегда остались в сердце Саньки.
Февраль 1918 г.
Площадь у кафедрального собора не могла вместить всех пришедших на городской крестный ход четвертого февраля одна тысяча девятьсот восемнадцатого года.
Наталья, оставив дочку с соседкой преклонных лет, которая давно уже стала им как родная, тетей Клавой, была уже с раннего утра в храме вместе с сыном. Народ на площади собрался задолго до начала шествия, потому как горожан волновало и беспокоило бесчинство и самовольный разгул большевистских властей, объявивших об экспроприации всего имущества и капиталов Омского Епархиального Ведомства.
– Братья казаки! Братья солдаты! – вещал с бокового храмового крыльца оратор. – Слыхали ли вы, что Омский Совет Народных Комиссаров решил, согласно декрету из Петрограда, изданному под председательством Троцкого-Бронштейна, отобрать Омский кафедральный собор и ваш Омский Никольский казачий собор? Неужели вы отдадите святыни, чтобы они устроили там больницу, а, может быть, кинематограф с развратными картинками?
С другого края храма вторили активные прихожане города:
– Братья и сестры! Подписывайтесь под петицией православных верующих! Владыка Сильвестр благословил документ! Не допустим посягательства на нашу свободу веры и религии! Не отдадим собственность русского народа, наши соборы!
По окончании литургии епископ Омский и Павлодарский Сильвестр вышел на амвон для проповеди, речь его была серьезной и проникновенной:
– Братия и чада о Христе! Ныне мы переживаем сугубые испытания: к трудностям страшной войны присоединились величайшие трудности внутренних нестроений, вызвавшие государственный переворот и бедственное духовное и культурное положение страны. Церковь Христова ныне претерпевает множество скорбей, для верных ее чад настало время исповедничества!
Святейший Патриарх Тихон в начале февраля сего года написал послание, в котором отлучает от Церкви всех тех, кто участвует в гонениях на церковь и убивает невинных людей. Вот текст этого соборного документа: «Изданный Советом Народных Комиссаров декрет об отделении Церкви от государства представляет собой, под видом закона о свободе совести, злостное покушение на весь строй жизни Православной Церкви и акт открытого против неё гонения. Всякое участие как в издании сего враждебного Церкви узаконения, так и попытках провести его в жизнь несовместимо с принадлежностью к Православной Церкви и навлекает на виновных кары, вплоть до отлучения от Церкви».
Я лично был свидетелем сноса и осквернения храмов большевиками, молюсь о десятках замученных в стенах учреждений новой власти епископах и сотнях убиенных священнослужителей. Как не воспротивиться такому насилию!
Объединимся, братья и чада во Христе, в крестном шествии с молитвами ко Господу нашему о хранении веры православной в нашей стране и граде, защите соборов от посягательств и их осквернения!
Наконец, крестный ход двинулся во главе с Его Преосвященством Сильвестром по улицам города, останавливаясь у каждого храма с молитвами. Странным образом, красногвардейцы, ранее усиленно разгоняющие любые митинги у кафедрального собора, не вмешивались в происходящее.
«Видно, тысячи горящих верой людей, идущих вместе, как воинство, красные сочли достаточно опасным противником», – услышала чей-то громкий разговор рядом Наталья, усердно старающаяся сконцентрироваться на молитвенном пении во время шествия. – «Ох, ненадолго затаились большевики, чем-то да навредят в отместку! Господи, услышь нас и помоги!»
Начало новой трудовой недели выдалось тяжелым для Натальи: в швейном цеху, где она работала по сменному графику, увеличили норму дневной выработки. Потому сегодня она вернулась домой затемно, пришлось задержаться, чтобы выполнить увеличенный норматив.
Дети уже спали. Поцеловав ребятишек, хозяйка тоже устроилась отдыхать, но не тут-то было: внезапный ночной набат церковных колоколов разбудил и всполошил всю семью.