Оказалось, что Берта была большой поклонницей садоводства. Своего цветника у неё дома не было, поэтому она с великой радостью помогала Биркану в выходные дни. Но в Империи даже цветы выглядели иначе. В материнском саду они обязательно встречали Амисаллу яркими чашечками, наполненными солнечным светом и теплом от недавнего его прикосновения, а здесь они, такие же холодные и безучастные, как и всё в их городе, отворачивались от неё, будто не желая даваться в руки. В первые мгновения это настолько поразило и обидело Амисаллу, что ей вдруг захотелось уйти отсюда и запереться у себя в комнате. Но бросать дело, не попытавшись довести его до победного конца, было не в её характере, и она с удвоенной нежностью и заботой взялась ухаживать за цветником вместе с Бертой. Может, это только показалось ей, но цветы неожиданно сделались теплее и приветливее?..
Время шло для неё медленно: даже будучи так занята, она не могла не вспомнить об обещании Сомера. Увы, в особняке Биркана не с кем было пообщаться на интересные ей темы: Берта ничего не понимала в медицине, стражники предпочитали аристократически отмалчиваться, а сам Биркан больше любил говорить о торговых делах и не переводил беседу на другую тему, будто бы опасаясь чего-то. Всё это и не только это повлияло на неё, заставив в нетерпении ожидать Сомера и замирать, понимая, что он мог и солгать ей – из вежливости, как это делали имперские дворяне.
Но, когда солнце встало в зените и в саду сделалось чрезмерно жарко, Берта выпрямилась, откинув прядь волос со лба, и настороженно принюхалась.
– К нашим воротам, кажется, кто-то идёт, – сказала она. – То есть, едет… верхом.
«Сомер!» – радостно подумала Амисалла. И это оказалось так. Берта бросилась бежать, едва услышала его голос вдали, ещё у первого заграждения охранников, и Амисалла кинулась следом за нею: работая в саду, она безнадёжно испачкала руки и подол платья. Поэтому теперь Сомеру Мо пришлось ожидать внизу и волноваться, помнит ли она об его обещании и обрадуется ли встрече. Амисалла тоже его заинтересовала, наверное, потому, что девушек с таким умом, простотой и искренностью обращения он не встречал в имперском обществе, где леди приучали гримасничать и кокетничать с тех самых минут, как они меняли пелёнки на детские панталончики. Когда же Амисалла снова спустилась по той же самой лестнице, обоим сделалось хорошо и радостно на душе, как бывает, если встречаешь друга.
– Вот и Вы здесь! – обрадовалась Амисалла. – Скажу Вам честно, что я боялась, вдруг Вы не приедете?
– Леди Виллиэн, не приехать? Когда мы столько не успели обсудить?
На этот раз они устроились не в гостиной, а на заднем дворе дома Биркана, откуда открывался прекрасный вид на цветники, где Амисалла и Берта потрудились сегодняшним утром. И это место, как ей казалось, более всего подходило для долгого дружеского разговора.
– Я слышала, – Амисалла осторожно глянула в сторону Сомера, – на скорое будущее запланировано какое-то очень пышное мероприятие во дворце, но все говорят, что это секрет.
– Здесь нет никакого секрета, – отозвался Сомер, – во дворце все знают, что в будущем месяце Оруэн Фолди и сестра Его Высочества заключат официальную помолвку. Ральмунд доверил мне обучать уба всех, кто будет на церемонии.
– Танцу уба? – недоверчиво переспросила Амисалла и от души расхохоталась. – Но ведь он считается неприличным!
– Неприличны те, кто так говорят, – мгновенно зажёгшись азартом, засверкал глазами Сомер, – уба – это именно то, что помогает рассеять неловкость… Вряд ли Её Высочество и Оруэн будут так хорошо чувствовать себя после этой скучной официальной части.
– Уба – и на помолвке? – весело недоумевала Амисалла.
– Вы знаете, как танцевать уба? – вдруг прямо спросил её Сомер, и она впервые растерялась.
– Не… не совсем… точнее… я даже не видела, как его танцуют, ни разу.
– Так давайте я Вам покажу!
Около часа Амисалла, неуклюже спотыкаясь, пыталась повторить движения Сомера, но, невзирая на их обоюдные старания, у неё ничего не получалось, отчего она заразительно громко смеялась, даже если падала в траву на очередном лихом развороте. Но Сомер не мог остаться с ними хотя бы на обед: он должен был возвращаться во дворец, невзирая на всю грусть расставания. Когда попытки научиться уба были оставлены позади и они, прощаясь, ненадолго вновь устроились на длинной скамье, Амисалла заметила:
– А ведь мы подружились, правда, господин Мо?
– Подружились, леди Виллиэн, – согласно сверкнув глазами, улыбнулся Сомер, – так что, думаю, Вы не станете возражать, если я буду звать Вас Амисаллой? «Свет нуждающихся» – так Ваше имя переводится со старинного авалорийского, это звучит… весьма подходяще.
– Тогда я буду звать тебя Сомером! – радостно откликнулась Амисалла. – Обещай, что приедешь завтра!
– Обещаю. В полуденную сиесту я буду здесь, – поклялся ей Сомер, снимая шляпу и прижимая её к груди.
Эта встреча и многие другие, последовавшие за ней, не нравились Биркану. Однажды он даже вызвал Амисаллу к себе и, хмуро глядя на неё, внушительно и грозно спросил:
– Объясни, пожалуйста, почему Мо так зачастил к нам?
– Это же просто, Биркан, – не растерялась Амисалла, – мы с ним теперь дружим.
– Дружите? – Биркан подозрительно изогнул бровь, как будто он сомневался, что Амисалла и Сомер способны к этому.
– Да, – подтвердила Амисалла и, предупреждая дальнейшие вопросы, которые ей часто задавали уже и мать, и отец, прибавила: – мы всего лишь друзья.
Сомер уехал, но он обещал навестить её в полуденную сиесту назавтра. И он действительно приехал, причём не один раз. Не видя его, Амисалла начинала тосковать, хотя нарочно загружала свой день разнообразными делами, и он считал минуты, выискивая подходящее время, дабы вывернуться из хитроумно расставленных силков дворцовых связей и направиться к ней, не теряя лишнего мгновения и заставляя лошадь устало трясти хлопьями мыла на утомлённой морде.
Со временем Сомер Мо сделался для неё больше, чем «всего лишь приятелем». Они спорили о том, чего Биркан и Берта, люди прошлого поколения, не понимали; Амисалла помогала ему готовиться к экзамену в мужскую медицинскую академию… Он же научил её многим имперским танцам и познакомил с принятыми в придворном круге правилами приличия; от него она переняла многое в имперском разговорном языке. Хотя Сомер предпочитал общаться с нею на высоком авалорийском, вначале ей удалось уговорить его переводить ей ругательства и беседы кучеров и кухарок; а затем и он принялся неудержимо болтать на разговорном, как он сам объяснял, «чтобы она научилась понимать простую речь быстрее». Временами, когда им надоедало дурачиться, Сомер заводил с ней долгие серьёзные беседы…
– Амисалла, – сказал он однажды, – ты прекрасная, умная и сильная женщина, но живёшь ты… как в клетке.
– О чём ты? – насторожилась Амисалла. – Наоборот, тут все уже смотрят на меня как на помешанную. Ну конечно, я же не натягиваю по двадцать платьев в жару, не падаю в обморок, когда увижу мышку, поступила на медицинский факультет и помогаю Биркану в работе. Если я осмелюсь надеть камзол, меня, наверное, казнят.
– При дворе – нет, – усмехнулся Сомер и лукаво глянул на неё.
– Мы сто раз это обсуждали, – посуровела Амисалла и решительно скрестила руки на груди, – я ко двору не поеду.
– Почему? Потому что Биркан запретил?
– Потому что я сама этого не хочу! Очень мне нужно любоваться на вашего Принца, который…
– …по которому плачет смирительная рубашка, угадал? – звонко рассмеялся Сомер. – Послушай, меня тоже раздражает Ральмунд, но ведь я держусь при дворе, и, как видишь, получаю удовольствие.
– Ты его получаешь потому, что тебе больше некуда деваться. Тебя ни к чему не приучили, ты совершенно беспомощен, вот и крутишься при Ральмунде, – отчитала его Амисалла. – А будь ты независим, ты ни за что в жизни туда не вернулся бы.