Вот медсестра-негритянка и другая женщина, в деловом костюме, сидящая за столом на фоне книжных полок и пристально глядящая в камеру поверх очков-половинок. Круглолицый мужчина с красивой сединой; другой, бородач. Мальчик лет шести-семи, другой мальчик ест мороженое, он же, постарше, рисует, сидя за столом. Группа людей в свободных позах, все улыбаются в камеру. Красавец-мужчина с темными, чуть отросшими волосами, в очках в темной оправе, с прищуром; на щеке — длинный шрам. Фотографии шли нескончаемым потоком, я всматривалась в каждую, стараясь припомнить, восстановить в памяти, каким боком они касаются расползающейся картины моей жизни, если вообще касаются. Я точно выполняла инструкции. Все было хорошо, но у меня почему-то началась паника. Казалось, звук, издаваемый аппаратом, поднимался все выше, становился все громче, пока не превратился в вой ужасной сирены, так что у меня свело желудок и я не могла пошевелиться. Я задыхалась, я зажмурилась, чувствуя, что одеяло превращается в неподъемный груз, словно мраморная плита; мне казалось, что я тону.
Я сделала движение правой рукой, но лишь схватила воздух в кулак, да так, что ногти врезались в плоть: я уронила грушу. Тогда я отчаянно закричала.
— Кристин! — раздался голос у меня в ухе. — Кристин!
Мне было наплевать, кто это и что он от меня хочет, я просто орала, орала и лягалась, скидывая одеяло прочь.
— Кристин! — теперь голос был громче, сирена внезапно утихла, дверь в комнату распахнулась, раздались возгласы, я ощутила прикосновение чьих-то рук — на плечах, на ногах, груди — и открыла глаза.
— Все хорошо, — сказал доктор Нэш мне на ухо. — Все в порядке. Я здесь.
Когда им удалось меня успокоить, уверить, что «все в полном порядке», когда мне вернули мою сумочку, серьги и обручальное кольцо, мы с доктором Нэшем отправились в кафетерий. Он находился дальше по коридору, в небольшом помещении, вся мебель — желтоватые пластиковые столики да оранжевые стулья. На подносах лежали подсыхающие булочки и сэндвичи, словно съежившиеся от яркого света. Денег у меня с собой не было, поэтому я не возражала, чтобы доктор Нэш купил мне кофе и морковный пирог. Пока он расплачивался, я села за столик у окна. На улице было солнечно, по газону тянулись длинные тени. Трава пестрела фиолетовыми цветочками.
Доктор Нэш пододвинул себе стул. Теперь, когда мы остались вдвоем, он выглядел гораздо естественнее.
— Ну вот, — произнес он, поставив поднос на стол. — Надеюсь, это съедобно.
Себе он взял чай, пакетик мок в чашке, пока он насыпал сахар. Я глотнула кофе и поморщилась: он был горький и обжигающий.
— Ничего. Спасибо, — сказала я.
— Простите меня.
Я решила, что он говорит о кофе.
— Я подумать не мог, что вы испытаете такой стресс.
— Ощущение дикой клаустрофобии. И этот звук!
— Я понимаю.
— И я потеряла резиновую грушу.
Он не ответил, лишь помешивал чай. Потом вытащил из чашки пакетик и положил его на поднос. Отпил.
— Что-то не так? — спросила я.
— Пока неясно. Вы запаниковали. Впрочем, это случается. Как вы сами признали, там было не очень-то уютно.
Я бросила взгляд на пирог. Нетронутый, подсохший.
— А кто эти люди на фотографиях? Откуда вы их взяли?
— Случайный набор. Какие-то из вашей истории болезни. Бен когда-то отдал их в больницу. Некоторые вы принесли по моей просьбе для наших сеансов — вы сказали, они были прикреплены вокруг зеркала в ванной. Другие принес я сам — на них незнакомые вам люди. Так называемые «контрольные». Мы их все перемешали. На нескольких изображены люди, которых вы знали в юности и которых должны — то есть можете — вспомнить.