– Ах, ты ж…
Длинную руку, ободрав костяшки, остановила стенка узкого крыльца. Завязалась драка. На шум из дома кто-то выскочил, и вместе с Акчурой они разняли дерущихся. Огромный бородатый мужик крепко обхватил Игоря, татарин держал нападавшего.
– Акчура, – пьяно орал тот, – пусти меня! Дай саблю, я… – конец фразы утонул в зажавшей рот руке.
[5]
Бородатый притащил меня на кухню. В проходе уже столпились, по-видимому, все разбуженные жильцы дряхлой коммуналки.
– Я отец Фёдор, – представился бородатый. Посиди пока тут, а мы разберёмся, в чём дело.
Я остался один. Огляделся: облезлые стены, дощатый пол, старый советский холодильник «Бирюса», на шкафчиках самоклеящаяся плёнка, деревянный стол с истёртой зелёной клеёнкой и газовая плита с баллоном под ней. При этом было идеально чисто и даже как-то уютно. В ожидании хозяев дома я сел на табурет и прислонился спиной к стене. Краем глаза уловил какое-то движение, но не успел повернуть голову, как почувствовал у горла холодное и острое – нож.
– Сжечь хотел, значит? Хранительницу? – услышал я над самым ухом, – душегуб проклятый, – голос был холодным, загробным.
– Если кто и душегуб, так это ты! – раздалось откуда-то из-под стола. – А ну-ка не балуйся, не пугай гостя, вишь, белее тебя стал.
Нож исчез так же быстро, как и появился. Медленно, очень медленно я повернулся – за мной была только стена. Под столом кто-то копошился и пыхтел, я сидел, боясь пошевелиться. Пыхтение вскоре прекратилось, и из-под свисающей почти до пола клеёнки вылез маленький старичок, ростом не больше тридцати сантиметров. Он встал в центре кухни, в кругу лунного света, падавшего из окна с железными решётками, и добро на меня посмотрел.
– Ты читать умеешь? – спросил старичок, будто стесняясь.
– Ага.
Он положил мне на колени кусочек бересты и снова отбежал назад. Не без труда я прочитал: «я дамавой бирёза хочишь чай». Скрипнула входная дверь, и через мгновение на кухне собрались шесть человек, а старичок мигом куда-то спрятался.
– Миритесь, – отец Фёдор подвёл ко мне пьяного. Высокий и худой, он с насмешливым взглядом протянул мне длинную руку:
– Томаш. Поляк. Грабил Суздаль в Смутное время. Водку пьёшь?
– Всё бы тебе водку хлестать, не все такие алкаши, как ты, – сказала женщина в чёрном сарафане и чёрном головном платке.
– Молчи, баба, тебя не спросили.
– Чай! Мы будем пить чай! У нас гостей уже тридцать лет не было! – завизжал старичок и обиженно запыхтел.
Я подумал, что схожу с ума. «Или это сон? Конечно, всё сон. Домовой, поляк с шизофренией…»
– Тихо все! – рявкнул отец Фёдор, и воцарилась тишина. – Красин.
– Тихо, тихо. Вишь, раскомандовался, – заворчал домовой.
– Здравствуй, Игорь, – мне протянул руку мужчина средних лет. У него было русское (иначе не опишешь) лицо, и говорил он голосом, какой обычно бывает у прирождённых переговорщиков. Меня зовут Михаил, но все называют по фамилии – Красин. Мы решили, что я тебе всё объясню. Но для начала, – он обратился ко всем, – давайте успокоимся и заварим чаю.
– Машка, сделай-ка! – звонко и со смешком сказала молодая девушка восточной внешности. Акчура дал ей подзатыльник. Она, не обидевшись, всё ещё посмеиваясь, подошла к плите и поставила чайник.
[6]
Красин говорил красиво, кратко и понятно:
– В доме всего пять квартир, и в каждой из них живёт, так скажем, слуга времени. Я – купец, видел постройку колокольни в честь победы над французами. Томаш – поляк, прибежал Русь грабить во время Смуты, да так тут и остался. За три века до него Акчура с младшей сестрой – Бархят – прискакали и сожгли Суздаль дотла. Отец Фёдор – священник из пятнадцатого столетия. Мария…
– Машка-мономашка, – вставила Бархят.
– …самая старшая из нас. По возрасту. Она здесь почти с самого основания.
Все молча наблюдали за моей реакцией. Может, дело было в прирождённом таланте купца, может ещё по какой причине, но я с удивлением поймал себя на мысли, что рассказ Красина не кажется мне бредом. После домового и ножа у горла от невидимой руки я готов был поверить во что угодно. Не понимал только, зачем меня сюда привели и всё это рассказывают.
Когда он заговорил о Хранительнице, мне хотелось провалиться от стыда:
– Хранительница, у которой в гостях ты уже побывал, видела рождение города, при ней он сгорал и возрождался. Она собрала нас вместе и связала века одной нитью. Всё идёт так, как должно, Игорь, своим чередом. Но иногда появляются те, кто хочет эту нить разрезать, изменить ход истории, и каждый из нас во вверенном ему отрезке времени следит, чтобы этого не случилось.
Дом Хранительницы стоит там, где должен, и будет стоять столько, сколько должен. Не пришло ещё время строить на том месте что-то другое.
Я хотел было о чём-то спросить, но тут засвистел чайник.
[7]
Бархят выключила плиту и открыла шкаф. Там не было ни одной кружки.
– Мо-и чашки. Мо-и… Верни! – задыхаясь от негодования, домовой выбежал из кухни в коридор.
– Да, у нас в доме есть ещё жители. С Берёзой вы уже, я понимаю, познакомились, – Красин кивнул на бересту в моих руках.
– Ну да. Он забавный, – с Красиным было легко, с ним я чувствовал себя свободно.
– И привидение. Мы зовём его Кудеяром, хотя при жизни оно было девушкой, ограбленной и убитой недалеко от Суздаля триста лет назад. С тех пор и живёт с нами, неприкаянная. Пакостит иногда, чтобы домового позлить: то насорит, то бересту спрячет. А тот за ней с веником бегает и татем проклятущим обзывает. Но это они по любви.
Откуда-то из глубины дома послышались крики, Мария и отец Фёдор пошли унимать влюблённых, а поляк заржал, широко открыв рот, после чего достал из холодильника начатую бутылку водки и банку огурцов.
– Стопарики-то не прячет мои, знает, с кем связываться, – подмигнул он мне, вынул из шкафа стопки, налил до краёв и жестом пригласил выпить. Я вежливо отказался, и мою стопку взял Акчура.
Вошёл довольный Берёза, он держал в ручонках несколько чашек и бурчал:
– Вишь, повадилась. Тать проклятый. Я тебя завтра…
– Молчи, нехристь. Наливай свой чай и давай за дело, – оборвал его поляк, чокнулся с татарином, опрокинул стопку и даже не закусил.
[8]
– Понимаешь, Игорь, – продолжил Красин, – мы не можем отдать землю. Сейчас мы постараемся убедить тебя в этом, чтобы ты потом убедил своего дядьку. Шею бы тебе свернуть за поджог да в реку бросить.
Бархят хихикнула, отец Фёдор стоял в проходе и гладил бороду, Мария склонила голову у окна, Берёза сидел на табурете, болтал ногами и швыркал чаем. Я покосился на поляка с татарином. Оба, не мигая, смотрели на меня. Стало не по себе.
– Но что-то в тебе увидела Хранительница. Поэтому не бойся, уйдёшь отсюда живой, как и пришёл.
Я медленно и беззвучно выдохнул.
– Допивай свой чай и пойдём, – купец поднялся. – Маша!
Мария будто очнулась ото сна, встала, оправилась. По её скользнувшему по мне взгляду я понял, что нужно идти за ней, бородач посторонился, освобождая проход.
– Эта ночка будет для тебя долгой, – услышал я за собой пьяный шёпот. От этих слов у меня внутри что-то оборвалось.
Мария остановилась у входа в одну из комнат. Левой рукой она взяла меня за плечо, ладонь правой приложила к двери и быстро зашептала. Слов разобрать я не мог, но мне показалось, что говорила она на старославянском. Резко замолкнув, толкнула дверь и рывком втащила меня за собой. Дальше всё было как в тумане.
[9]
Лето 6532. По всей суздальской земле поднялось крестьянское восстание, возглавляемое волхвами. Усмирять его приехал сам князь Ярослав Мудрый со своей дружиной. Лилась кровь волхвов и крестьян, дружинники пировали свои победы. Насыпались валы, строились оборонительные башни. Зимой по снегу, весной и осенью по размякшей от грязи бесплотным телом, не оставляя следов, ходил Игорь. Он видел болезни крестьян, рождения и смерти князей и их жён, измены и предательства, драки и свадьбы. Он видел таинство рождения. Рождался его родной город. И от увиденного сердце замирало. Игорь не ел, не спал и не старел, и сотня лет прошла как одно мгновение.