Плечи закованы в бронь.
Глазом косит кровянистым,
Топчется взмыленный конь.
Маленький доблестный рыцарь
С ясной лазурью в глазах
Годы и месяцы мчится.
Конь уж едва на ногах
Держится в бешеной скачке.
Но, словно дал он зарок,
Крепче сжимает уздечку
Маленький храбрый седок…
И директор, сощурив слепые за толстыми стёклами глаза, не спросила: «Куда это, интересно, мчится всадник у Крошевой (моя тогдашняя фамилия)? Уж явно не в сторону светлого будущего и коммунизма на всей планете».
Не знаю, как Маргарите сошло с рук это самоуправство. Может, осенний бал – не такое уж официальное, патриотическое мероприятие. А может, потому, что Сталин умер уже как полгода.
Не слушайте, кто сейчас про него говорит. Это очень неоднозначная личность. Тогда плакал весь город. Полдня волчьи ревел заводской гудок.
В школе собрали линейку. Не стесняясь, утирали слёзы мужскими клетчатыми носовыми платками директор, завучи и учителя. Хлюпали носами девочки из класса. Дома плакали мои мама и папа, рыдали калеки у пивнушки.
***
Но дальше про Маргариту. О, с каким восторгом я вприпрыжку неслась в школу! Каждый день для меня был Счастье. Счастье видеть Её.
Заглядывала в учительскую раздевалку и ликовала, видя милое, милое персиковое расклешенное пальто. Но не было меня несчастней и безутешней, если то пальто отсутствовало. В душе тотчас образовывалась тоска и вселенская пустота. Это была идеальная, чистая любовь – обожание ученицей Учительницы, девчонкой – Прекрасной Дамы.
У нас тогда уже ввели совместное обучение. В классе среди года появился мальчик из бедной семьи. Одет во всё старенькое, грубо штопанное, мятое.
Почти все семьи были бедные, но его бедность была вопиющей. И она плохо пахла. А вы не знали, что бедность имеет запах? Печного дыма, плохо постиранных детских пелёнок, чего-то спёртого, нечистого. Его мама мыла полы в конторе, а папа кричал песни у пивнушки.
Но Малинин – такая фамилия была у новенького – был принят в наш кружок, играл с нами на равных и мы как-то не замечали ни протёртых локтей, ни запаха.
Пока Маргарита однажды не присела рядом с ним, объясняя что-то из учебника. Вдруг она замолчала и насторожилась, и стала как бы в растерянности оглядываться вокруг себя.
– Чем это так пахнет? – подозрительно сказала она, раздувая ноздри и шевеля своим хорошеньким носиком. – Ребята, вы чувствуете?
Встала и отошла подальше, и даже демонстративно, брезгливо принялась выворачивать локти и нюхать обшлага жакета.
Если бы Малинин имел возможность скукожиться, съёжиться в комочек, в точечку, стать невидимкой, исчезнуть – он бы немедля это сделал. От прилившей крови он не просто покраснел – он почернел. И незаметно утёр кулаком глаза.
На следующем уроке Маргарита сказала девочке, сидящей с Малининым:
– У нас есть свободное место у окна. Пересядь, пожалуйста. – И пожала красивыми, модными высокими буфами жакета: – Не понимаю, как ты так долго терпела этот хлев. Ну, а вам, товарищи, – звонко обратилась она к ребятам, сидящим за соседними партами, – ничем помочь не могу, извините! – и грациозно развела руками. Она была артистка.