– Да, но какой толк в этой политике, если ее ведет совершенно нецерковный человек? Представь, ведь был канун дня Максима Исповедника, я специально к нему подошел и спросил: владыка, а завтра литургия будет? А он так слегка ко мне обернулся и отвечает: «А черт ее знает!» – тут молодой человек понял, что невольно произнес совершенно недопустимое слово, и в раздражении захлопал себя ладонью по губам.
– Однако! – Тут даже Фома почувствовал неловкость ситуации.
– Да, это многие слышали! Можешь спросить у Мари, она там тоже была.
– Мари?! – воскликнул Фома и внезапно помрачнел. – И с кем же она туда приехала, что делала?
– Вроде бы с отцом, но, знаешь, я ее там видел только мельком…
– Ну да, весь бомонд… – грустно проговорил Фома. – Послушай, а не сварить ли нам кофе?
– Свари, а я пока все же попробую обозначить план статьи…
– Да, – пробормотал Фома, как бы ни к кому не обращаясь, – конечно, такой тип совершенно невозможен рядом с патриархом! Пляски, молодые девушки с кавалерами… жуть!
– Он даже спел в микрофон «Хрисопольские вечера», представляешь?!
– Да уж, понятно… В общем, пиши, что напрасно он поднял в свое время волну против нефтепровода, что это только рекламный трюк!
– Да, но понимаешь, мы ведь не хотим запустения монастырей…
– Тогда напиши, что труба – хорошо, но пусть отчисляют процент на содержание бедного деревенского клира. – Амиридис криво усмехнулся.
– Это, кстати, хорошая идея!
– Давай, давай, действуй, а я пошел кофе варить!
Но не успела еще редакция наполниться ароматом горячей «джиммы», как входная дверь распахнулась, и на пороге появился Сергий Стратигопулос, общий приятель Фомы и Панайотиса.
– Всем привет! – буркнул он и, быстро прогромыхав по комнате армейскими ботинками, устало плюхнулся в пустое кресло.
На вид ему было слегка за тридцать. Короткая щетина, которую по привычке носил на голове бывший горный стрелок, странно контрастировала с его лицом, определенно не лишенным интеллигентности.
– Не угостите ли старика кофе? Опять всю ночь не спал…
– Здравствуйте, Сергий! – Панайотис не слишком охотно оторвался от монитора. – Как поживаете? По-прежнему занимаетесь литературой ночи напролет?
– Чем плохое занятие? Я же сова, так что ночь – всегда время творчества. А день, – тут он слегка зевнул, – день для обеспечения скромного существования.
– Однако вы мало заботитесь о своем здоровье, – вежливо заметил журналист.
– Я забочусь. Только сейчас временно перестал.
– О, привет, вояка! – Фома вошел в комнату, держа поднос с дымящейся кофеваркой и двумя чашками. – Кофе будешь? Ты пей, я себе еще сварю.
– Спасибо, Фом, но… ты сколько ложек положил?
– Шесть. А сколько надо? Ах, да! – Амиридис хлопнул себя по лбу и исчез.
– Да, Сергий, вы становитесь кофеманом, – подытожил Стратиотис.
– Это требование жизни! Ну, а у вас тут что происходит?
– Пишу статью про нефтепровод из Закавказья в Киликию…
– Как? Неужели опять в этом деле что-то зашевелилось?
– Пока непонятно, но, если сопоставить некоторые имеющиеся сведения…
– Ну и хорошо, по крайней мере, будет повод окончательно покончить с хурритами!
– Окончательно вряд ли получится, ведь ни у кого еще не получалось. – Стратиотис болезненно сморщился.
– Ну, хотя бы снять проблему на ближайшие двадцать лет… Пока их дети не подрастут.
– Я удивляюсь вам, Сергий, ведь вы культурный человек, как вы можете так спокойно говорить о таких вещах? Убийства, война…
– Разве я культурный? Видите ли, война и убийства редко существуют друг без друга, так что…
– Но мы все-таки живем в цивилизованной стране…
– А разве цивилизованная страна может себе позволить, чтобы в горах жили дикари, признающие только собственные законы? Да еще такие, что ограбить человека и открутить ему голову для них сущий пустяк!
– Сергий, мне кажется, вы сегодня употребляли алкоголь. – Панайотис недовольно повел носом и сдвинул брови.
– И что с того? Разве сегодня Великая Пятница? Вроде наоборот – праздник. Посему пара рюмок за обедом – никак не грех!
– Нет, я просто не понимаю, для чего это нужно делать…
– Да ни для чего, просто так!
– Сразу выдает себя ваше русское происхождение!
– Не происхождение, а всего-то один-единственный предок.
– Его, похоже, оказалось достаточно!
– Да вы, дражайший, русофоб! Ай-яй, как не стыдно так предвзято относиться к братскому православному народу! Но не переживайте, уж ваши-то потомки будут лишены столь дурной наследственности!
Панайотис, уже хотевший было оправдываться от обвинения в предвзятости, при последних словах Сергия вдруг заметно порозовел и улыбнулся.
– Вы на что намекаете? – вежливо поинтересовался он.
– Ни на что. Просто. На детей.
– Я люблю детей. Да. – Журналист усмехнулся с внезапной грустью.
– Для чего же вешать нос? Вы же в монахи не собираетесь? Будут еще.
– Как знать… – Панайотис заметно приуныл, слегка задумавшись.
Ему вдруг представилась Лизи – тонкая, в коротком белом платьице без рукавов… Может быть, Лизи могла бы стать матерью его детей?..
Впрочем, он быстро отогнал соблазнительные мысли.
– Видите ли, – начал Стратиотис внушительно, – выбор супруги – дело очень ответственное, к нему нельзя подходить скоропалительно, и…
– Ах, да, женитьба! – театрально воскликнул Сергий, откинулся назад и захохотал. – Вы ведь без этого не можете, да, благочестивый вы наш!
– Похоже, вы, господин писатель, все-таки перебрали сегодня! – обиженно заметил Панайотис.
– Да нет, я вовсе не хотел на вас нападать, простите! Просто… помните? – тут Стратигопулос воздел кверху правую руку с растопыренными пальцами и продекламировал:
– «Пришлось такое испытать и деве благородной…» – со вздохом продолжил Фома, входя с кофейной чашкой, казалось, в ужасе кривившейся от той крепости напитка, которую только и признавал бывший солдат.
– Спасибо, друг, что поддержал и песнею, и кофе! – Сергий вскочил с места и, комично раскланявшись, уселся за ближайший стол. – Но почему так грустно? – спросил он Амиридиса.
– Да нет, вроде ничего особенного…
– Та-ак… – протянул Сергий, с удивлением оглядывая приятелей. – Мне не нравится, когда взрослые люди начинают киснуть, лишь коснувшись женского вопроса! Кому-то приспичило жениться? За чем же дело стало? Никак не возьму в толк. Вы, если что, спросите меня. Я ведь женился на следующий день после того, как мне стукнуло девятнадцать! Только вы ведь не спросите, я знаю…
– Конечно не спросим! – отозвался Фома. – Ведь ты и развелся, когда тебе еще не было двадцати.
– Какая разница? Развелся – значит кое-что понял в жизни!
– И что же? – живо заинтересовался Стратиотис.
– То, что мои приоритеты… Впрочем, не важно, – оборвал сам себя Сергий. – Главное вот что: если ты дожил до тридцати и умудрился не стать чьим-нибудь зятем, то все эти побрякушки тебе не нужны, ты без них можешь обойтись, и все тут!
– Оставим эту тему, – пробормотал Панайотис. – Итак, что вы, Сергий, еще можете сказать по поводу трубы?
– Я-то? Я что, я человек военный. Надо, значит надо. Я же знаю, откуда в вашу редакцию дуют ветры. И склонен доверять августу в этих вопросах. Мы ведь не заподозрим его в том, что он позволил себя подкупить продавцам железных макарон?
– Нет, ну подождите, – допытывался журналист, – ведь вы, как человек военный, должны сначала подумать сами?
– Военный человек в моем чине думать не должен, он должен профессионально действовать. Те, кто много думает в бою, быстро отправляются отдыхать на Стратилатово поле. А выживают те, кто сначала стреляет, а потом думает, в кого. Бывают ужасные ошибки, но реальность именно такова!
– Ты отказываешься мыслить?! – поразился Амиридис.
– В таком масштабе – да. Во время глобальной операции мыслят седые стратиги в глубоких бункерах, а от нас требуется только профессионализм… Впрочем, – тут Сергий быстро допил свою чашку и аккуратно ее отставил, – я ведь давно уже не военный, я литератор, что с меня толку в таких вопросах?