Дорога, ведущая к Мучному мешку, от Якорного когтя стремительно уходила вверх, а потом, по ту сторону водораздела, ныряла вниз, к домам и немногим вытащенным на берег лодкам. Рыбья чешуя, высокие подмостки из отесанной хвойной древесины, оставшиеся от былых времен, когда здесь солили треску. Куойл проехал мимо дома, выкрашенного белой и красной красками. Сплошь заколоченные двери. Беспорядочно разбросанные сарайчики для хранения рыбы, причалы. Горбатые валуны, затянутые сетями.
Поиски редакции не составляли труда. Над входом была прибита вылинявшая от непогоды вывеска из тикового дерева. Над изображением крякающей гаги значилось: «Балаболка». Перед домом стояло два пикапа: проржавевший «Додж» новейшей модели и более старая, но сверкающая «Тойота».
Изнутри доносились крики. Кто-то рванул дверь. Мимо промчался мужчина и запрыгнул в «Тойоту». Выхлопная труба машины задрожала. Двигатель слегка поперхнулся и замолк, словно в смущении. Мужчина посмотрел на Куойла. Вышел из пикапа, подошел и протянул руку для рукопожатия. Его щеки были испещрены шрамами от угрей.
– Как видите, – сказал он, – иногда сбежать не удается. Я Терт Кард, так называемый ответственный секретарь, редактор, литобработчик, механик, отдел рекламы, писем, заведующий распространением и уборщик снега, черт меня побери. А вы либо крупный рекламодатель, приехавший купить четыре газетных полосы для восхваления неуклюжих японских ботинок, которыми забит ваш склад, либо тот самый мистер Куойл, которого мы ждем, затаив дыхание. Так который из них? – Он говорил ворчливо, словно жаловался. Как будто дьявол когда-то давно проникся симпатией к Терту Карду и наполнил его, как вафельный рожок мороженым, нетерпеливостью и раздражительностью. Его средним инициалом была буква «З». А лицо напоминало творог, раздавленный вилкой.
– Куойл.
– Тогда пойдем, Куойл, познакомлю тебя с бандой разбойников, из которых самый ужасный – проклятый душитель Натбим. Сам мистер Джек Баггит валяется дома, и над его тощей грудью читают заклинания, чтобы выгнать из нее скопление мокроты, которой он харкает уже неделю.
Он как будто декламировал со сцены.
– Это так называемая комната новостей, – с презрительной усмешкой сообщил Кард. – А вон то – Билли Притти. – Жест, как бы указывающий на местную достопримечательность. – Наша старая акула.
Билли Притти – маленький человек, лет под восемьдесят – сидел за столом, стена у него за спиной была затянута клеенкой цвета крылышек насекомых. Лицо – словно грубо вытесано из дерева и покрыто глубокой резьбой. Голубые глаза в раскосых глазницах, тяжелые веки. Подушки щек подпирались едва заметной косой улыбкой. Похожее на шрам углубление тянулось от носа к верхней губе. Кустистые брови, ежик волос цвета старинных часов, покрытых патиной.
Стол, который качался, когда он склонялся над ним, был завален, как прилавок на церковном базаре. Куойл увидел корзинки, деревянных бабочек, нейлоновые пинетки из лавки дешевых товаров.
– Билли Притти делает полосу местных новостей. У него сотни корреспондентов. Ему присылают по почте сокровища, как ты видишь. Люди ходят за ним толпами и заваливают разными вещами.
– Ага, – сказал Билли Притти. – Помнишь того омалора, который принес мне яйца горлицы, расписанные красивыми пейзажами? Они треснули ночью и растеклись по всему столу. Вонь здесь стояла целый год.
Он вытер пальцы о свой клетчатый свитер с заплатками на локтях, заляпанный белыми пупырышками клея и усеянный прилипшими бумажными обрезками.
– Омалор? Как залив Омалор?
– Ну да. Омалор по-нашему – здоровенный, придурковатый, неуклюжий, безмозглый, чокнутый, простак. В старые времена на той стороне залива таких было полно. – Он сделал указующий жест рукой в сторону мыса Куойлов. – Ну, вот его так и назвали. – Он подмигнул Куойлу. Тот подумал: сможет ли он улыбнуться на это? Смог.
Человек возле окна слушал радио. Жирные волосы заправлены за уши. Глаза посажены близко к носу. Усы. На столе – пакет импортных фиников. Мужчина встал, чтобы пожать руку Куойлу. Угловатый. Клетчатый галстук-бабочка, крысиного цвета пуловер. Британский акцент, цедит слова сквозь расплющенный нос.
– Натбим, – сказал он. – Натбим Арктический. – Он отсалютовал Куойлу жестом, имитировавшим приветствие персонажа какого-нибудь пожелтевшего от времени военного фильма.
– Это Би Бьюфилд Натбим, – отрекомендовал Терт Кард, – жалкий уродливый брит, выброшенный на негостеприимный берег Ньюфаундленда год тому назад и застрявший здесь. Помимо всего прочего воображает, будто он заведует отделом международных новостей. Ворует из радиоэфира что ни попадя и переписывает в своем аффектированном стиле.
– А чертов ублюдок Кард потом позволяет себе перелагать это на свой собственный безумный язык.
Натбим выуживал новости из коротковолнового приемника, который зудел, как будто страдал мигренью. Когда эфир был чист, он вещал тенором, когда при Северном сиянии появлялись электростатические помехи, рычал. Натбим, едва не лежа на столе и прижимаясь ухом к динамику, ловил подвывающие иностранные голоса и переиначивал рассказанное ими в соответствии со своим сегодняшним настроением. Ручка, регулирующая громкость звука, сломалась, и он поворачивал ее вставленным в гнездо кончиком столового ножа. В его уголке даже пахло, как в радиомастерской – пылью, разогретым металлом, деревом, электричеством, временем.
– Только затем, чтобы оградить тебя от обвинений в плагиате, старичок.
Натбим горько рассмеялся.
– Вижу, ты опять взял себя в руки, ньюфский навозный жук. – Он наклонился к Куойлу. – Да. Очень хитроумная защита от обвинений в плагиате. Каждая фраза так изобилует типографскими ошибками, что и авторы оригиналов никогда бы не узнали свои собственные тексты. Позволь мне привести несколько примеров. – Он покопался в папках и выудил потрепанный листок. – Я прочту тебе один из его бредовых перлов, просто чтобы стало ясно. Первый вариант – то, что написал я, второй – то, что появилось в газете. «Бирманские владельцы лесопилки и представители Рангунской строительной корпорации встретились во вторник в Токио, чтобы обсудить согласованный подход к развитию рынка тропической твердой древесины, как внутреннего, так и внешнего». А вот что сделал из этого Кард: «Бурнусские лесорубы-хозяева в среду возле Токио связались с Организацией конкурентов-рейнджеров, чтобы установить наценки на трофическую древесину внутри и снаружи».
Он откинулся на спинку своего скрипучего стула и швырнул листок в корзину для бумаг.
Терт Кард почесал голову и стал изучать свои ногти.
– В конце концов, это всего лишь украденная тобой выдумка, – сказал он.
– Сейчас, Куойл, тебе это кажется забавным, ты улыбаешься, – сказал Натбим, – хотя и пытаешься спрятать улыбку, прикрыв рот ладонью, но подожди, пока он так же испоганит твой текст. Я прочел это для примера, чтобы ты знал, что тебя ждет впереди. «Фанера» превратится в «конуру», «рыбак» – в «судака», а «Ирландия» – в «Исландию». И такому человеку Джек Баггит доверил содержание нашей газеты. Ты, разумеется, спросишь – почему, как спрашивал себя и я долгими бессонными ночами. Джек считает, что опечатки Карда придают газете юмористический шарм. Он говорит, они – лучше, чем всякие там кроссворды-ребусы.
Дальний угол комнаты был огорожен барьером из древесно-стружечной плиты.
– Это кабинет Джека, – пояснил Кард. – А это – твой уголок, Куойл. – Кард сделал величественный жест. Стол, половина картотечного шкафа – его спиленную верхушку прикрывал фанерный лист, – телефонный справочник Онтарио 1983 года, вертящееся кресло с одним подлокотником. Возле стола – лампа из тех, какие можно было увидеть в гостиничных вестибюлях тридцатых годов, толстый красный провод, похожий на крысиный хвост, вилка величиной с бейсбольный мяч.