Мрак сковал мои глаза, я выбросил руки вперёд и, обшаривая ими чёрное пространство, зашаркал ногами в его пустоту. В тот же миг до моего слуха долетели слова: «Паразит, когда же ты успокоишься? И перестань шаркать ногами! Всё бельё посбивал… и руки твои пакостные… – Вслед за этой недоговорённостью, подруга с новыми словами впилась ногтями в мою правую кисть. – Что ты там потерял, паразит?»
– Ничего! – буркнул я и вылез наружу, более удивившись резко посвежевшему воздуху, нежели не рассосавшемуся мраку. – Ты где? Я ничего не вижу.
– Сейчас ты у меня всё увидишь, – ответила подруга и приложила свою руку к моим глазам. Я действительно прозрел, чему был несказанно рад, но более всего, конечно, тому, что она стояла передо мной одна. Я мысленно потёр руки и, проговорив, также мысленно: «Слава тебе, Господи! Не надо делить на троих!» – направился к столику с чашечками, к сожалению пока ещё не испускающими нежнейший болотный аромат чая «Вдохновение».
– На троих! – взревела она как гудок паровоза. – Ты за кого меня принимаешь, паразит ты этакий!
Я молчал, вращал глазами и ничего не понимал, а моя милая всё больше распалялась.
– Делить на троих?! Да как только язык у тебя повернулся сказать такое, выродок, недоносок головоногий!
– Почему головоногий? Никакой я не головоногий! Голова у меня не лысая и ноги мохнатые, даже на груди кущи и дебри непролазные! – думал я, продвигая руку в чашечке.
До чего же ты мне надоел, паразит! Вздумал меня делить! Да, я тебя сейчас… прибью!
Вслед за этими грозными словами в гостиную вошла сама хозяйка этих слов, – моя подруга, но почему-то с моим закопчённым ковшом, из которого вился парок. Я замер, но не из жадности или боязни быть прибитым, а от понимания приближающегося мига наслаждения чаем «Вдохновение». Мне хотелось выразить слова благодарности, но вместо них я сказал: «Ты когда это поселилась в моей квартире? Я тебя к себе не приглашал и не разрешал брать без моего разрешения мою посуду!»
Моя милая была от меня метрах в пяти, но это не было для неё препятствием. Пощёчина не заставила себя ждать.
– О-о-о-о! – застонал я от боли и, предвидя, что за первой пощёчиной последует вторая и третья, выбросил руки вперёд и, махая ими, как бабочка крылышками, побежал прочь от милой.
– Вот же паразит, ещё и лягается! – услышал я её голос у самого уха и прекратил бег, при этом и остановив работу рук.
– Давно пора угомониться, – сказала она и поставила на большой квадратный стол, за которым я сидел в ожидании мига наслаждения, заиндевевший кофейник, затем подошла к пальме и надломила её макушку. Пальма пискнула и раскрылась экраном телевизора, с которого лилась желанная реклама чая «Вдохновение».
– Всё! Опоздали! Не успеем! – тихо проговорил я и с протяжным стоном ударил кулаком по колену.
– Зато успею я, – проговорила подруга, после чего я почувствовал жгучую боль в глазах, а не в колене. Экран сверкнул радужным фейерверком, затем сверкнули искрящимся льдом бёдра подруги, нырнувшей в него по… ну, по эту, а может быть по ту самую… ну, да ладно, постараюсь выговорить, если прошевелит пересохший от жажды язык, по самую по-пе-по-па-по-пы-по-пу. Пока выговаривал столь длиннющее название того, что ныряло, подруга уже стояла возле стола и радостно улыбалась. В её руках поблёскивали пакетики чая «Вдохновение», выловленные из телевизора.
Я возликовал и вспомнил, что, направляясь на чаепитие, прихватил для любимой подруги подарок.
– Знаешь, что у меня есть? – обратился я к ней и, не дожидаясь ответа, сунул её руку в мой карман. – Там подарок для тебя.
– Пропади ты пропадом со своим подарком! – взревела подруга, и ударила по подарку своей тяжёлой ладонью.
От восторга я крепко сжал глаза и оказался на крыше дома, где купил сто граммовую пачку чая «Бодрость».
И вновь я стою у двери квартиры подруги и жму на красную кнопку звонка. Пространство за дверью молчит. В радужном настроении я пинаю её дверь, посылаю милую не только последними, но и первыми словами на кухню за кипятком, и иду к столику у пальмы.
В знак благодарности за ласковые слова моя ненаглядная хлопнула дверью перед моим носом и, стоя на лестничной площадке, я ясно услышал её доброжелательную тираду: «Ну, ты и паразит! Болтался… невесть где, а сейчас покоя не даёшь! Угомонишься ты сегодня? Или мне угомонить тебя?»
Угомонение не заставило себя ждать. «Нежное» касание её пятки моей голени привело меня в восторг. Я расцвёл, как майская роза, и хотел ответить ей, если и не нежными поглаживаниями её увядшего лица, то хотя бы словами благодарности, но… милая подруга канула, как в воду, а расточать любезности пальме, под которой я расположился, почему-то не было желания.
– Поднимайся! – проговорила она, ухватив меня за правую руку. – Видно без чая «Вдохновение» ты так и не угомонишься!
– Подожду здесь, возьми лучше «Бодрость», – ответил я и повернулся к ней спиной.
– Ах, ты так! Ну, я тебе сейчас покажу бодрость! – ответила она, затем рявкнула мне прямо в ухо. – Паразит! Злыдень! Утроба твоя ненасытная! Что б ты сгинул, нечисть окаянная!
– Тише можешь? Ты мне мешаешь! – буркнул я, всё ещё не поворачиваясь к ней.
– Ах, теперь я уже тебе мешаю! Ну, погоди, водкохлёб окаянный! – ответила милая подруга и выпалила новую тираду из нежных слов.
– Ладно, замолчи! Завтра я тебе подарю «Вдохновение». Вырежешь логотипы и обязательно выиграешь чайный сервис. Будем пить вместе, и каждый день.
– С тобой… вместе? Никогда! – ответила она, да так твёрдо, что я поперхнулся и вылил на её прекрасный палас всё содержимое моего желудка.
– А-а-а-а! – взревела она и погладила меня по макушке своей кувалдой-кулаком. Остатки содержимого желудка, подкатившие к горлу и стремящиеся вырваться наружу, провалились туда, откуда секунду назад пытались вырваться, и в утробе стало так хорошо, что она заурчала от удовольствия. Одновременно с этим кто-то позвонил в дверь.
– Гостей нам не надо, – проговорил я, утирая рот кулаком.
– Сам-то ты кто здесь? Не гость ли? Толку-то от тебя. Напьёшься, а потом…
Я вновь поперхнулся, отчего заложило мои уши, и уже не расслышал продолжения её речи.
Я открыл глаза. Надо мной колыхался серый потолок и в паутине чёрная, некогда прозрачная, стеклянная люстра.
Я лежал в двуспальной кровати с панцирной сеткой. В голове шумело, во рту скакал эскадрон гусар летучих.
– Хорошо погулял, – сказал я, пытаясь припомнить с кем, сколько и где.
– Долго ещё валяться будешь, за полдень уже перевалило, – донеслось откуда-то издалека, затем некоторое затишье и, – утроба твоя ненасытная!
Покинув кровать, я побрёл на голос.
– Сколько раз тебе говорила, не можешь пить – не пей. Все люди как люди, веселились, а ты уже в десять завалился и… да ну тебя, вспоминать аж противно. Мало того, всю ночь что-то бормотал и брыкался как конь, да ещё руки твои блудливые… тфу на тебя, пропойцу!
Мир вступил в новую эпоху. Был первый день нового 2001 года.
Часть 2. Повести
Дверь
Глава 1. Дело №
1994. В милиции.
Капитан Целебровский сидел на столе и думал вслух.
– Странное дело. Я такого не припомню, да и в архивах не встречал. И что самое странное… так это способ убийства.
– А чего странного-то? – откликнулся лейтенант Жигалов, сидевший за своим столом напротив стола капитана. – Это у нас в глубинке пальба на улице да ещё из автомата в диковинку, а там… – ткнув большим пальцем правой руки вверх, – в столицах обычное дело. Тут надо покопаться в мотивах, выявить связи, так, глядишь, всё и встанет на свои места.
– Моти-и-ивы… свя-я-язи, – задумчиво протянул Целеброский. – Оно конечно… у мужика под полтинник лет связи само собой есть и мотивы найдутся. Только вот, – капитан почесал затылок. – Вопрос ко всему этому есть. Кто он такой, этот Шелепов? – Целебровский опустил взгляд на лист бумаги, лежащий прямо перед ним на столе и прочитал. – Николай Григорьевич, сорок восьмого года рождения, кандидат наук, сотрудник НИИ. Разведён, бездетен, – оторвавшись от бумаг, хмыкнул, – а тут иномарка… с номерами забрызганными грязью и автоматный огонь… из салона с тонированными стёклами. Нет, не тот это человек! Не тот! И никогда ничем секретным не занимался,