Много раз со стыдом, в ярости задавал он мне вопрос: «Ты уверена?» – и я отвечала ему: «Сынок, если бы я не была уверена, разве бы я тебе все рассказала?»
Мы всегда шумно спорили.
– Ради твоего же блага! – кричала я.
Эти слова были самыми действенными. В какой-то момент он сорвал со стены портрет рыжеволосой женщины, порвал на мелкие клочки и выкинул. Уже потом я посмотрела в Интернете – автором вырезанного мной из журнала портрета был Данте Россетти. Он влюбился в свою красивую модель с полными губами и женился на ней. Склеив порванную репродукцию, я вновь повесила ее на стену.
Сын был в состоянии говорить о судебном деле против отца, только выпив ракы, и по мере того, как он пил, он успокаивался и с ним можно было поговорить обо всем. Правда, иногда он становился грубым, несговорчивым и, бросив матери в лицо те гадкие слова, которые она слышала от солдат в провинциальных городах, уходил, хлопнув дверью. Всякий раз после наших ссор, совсем как в первые годы жизни в Онгёрене, когда он закончил университет, он покрывал меня ругательствами, клялся, что такой шлюхи, как я, нигде не встретить (он употреблял и много других, более гадких слов), вновь хлопал дверью, но день или два спустя раскаивался и возвращался.
– Хорошо, что ты пришел! – всякий раз говорила я ему. – Я пожарила тебе измирских котлет.
Мы тут же принимались болтать о том о сем, словно бы и не ссорились, а потом садились бок о бок и включали телевизор, как это делали по вечерам в его детстве и в школьные годы. Когда кино заканчивалось, он всегда спрашивал:
– Интересно, есть ли у этого фильма продолжение?
Затем включал другой канал, который принимался смотреть с самым серьезным видом.
Ночью, когда он засыпал, свернувшись на диване перед телевизором, я тихонько разглядывала своего сына и жалела, что не нашла ему хорошую девушку и не женила его. Так как я знала, что девушка, которая понравится мне, не понравится ему, а девушка, которая понравится ему, не понравится мне, то вскоре успокаивалась. К тому же у моего сыночка не было на хорошую свадьбу ни денег, ни связей.
С того дня как я решила выкрасить волосы в рыжий цвет, я не раскаялась ни в одном из принятых решений. Единственное, о чем я сожалею, – так это о том, что я хотела, чтобы сын узнал, кто его настоящий отец, познакомился с ним, сблизился с ним, и о том, что я настаивала на их встрече. Энвер и проявлял интерес к моим устремлениям, и презирал их. Иногда он обвинял меня: я увлеклась иллюзиями и устраиваю эти интриги только ради денег. После гибели Джема все газеты в один голос обвинили во всем моего сына. Но мой сын убил своего отца непреднамеренно. На самом-то деле Энвера нельзя считать отцеубийцей, но благодаря газетам это пятно осталось на нем навсегда.
Мой сын только хотел защитить себя от человека, который, не совладав со своим гневом, на краю колодца вытащил пистолет. Единственной причиной, по которой Энвер там оказался, было желание увидеть наконец своего отца и познакомиться с ним. Это желание пробудила в нем именно я, и теперь я раскаиваюсь. Но я совершенно не раскаиваюсь в том, что в детстве рассказывала ему о Рустаме и Сухрабе, об Эдипе и его матери, о пророке Ибрагиме и его сыне.
То, что мой сын знал эти старые истории, вовсе не является доказательством его вины, в противоположность тому, что заявлял прокурор. Энвер очень хотел уйти от колодца, не причинив зла отцу. Но ему пришлось схватиться с Джемом. Сын мой убил своего отца по неосторожности. Мне было несложно прийти к таким выводам после всего того, что сын мне рассказал. Это поняли все газетчики, но не стали честно сообщать об этом читателям.
Величина компании «Сухраб», богатство Джема, правда, которая открылась сыну спустя годы благодаря медицине, о том, кто его настоящий отец, и последовавшее убийство… Газетчики прекрасно знали, что читатели обожают такие истории.