Попавшиеся властям оказались в тюрьме под пытками. Мой возлюбленный Акын в тот же год вернулся к себе домой, к жене и ребенку и к своей аптеке. А Турхан, на которого я злилась за то, что он положил на меня глаз и порочил моего возлюбленного, понимал, как я страдаю, и начал очень хорошо заботиться обо мне. Так что вскоре мы поженились, решив, что это будет очень хорошо для нашей «Революционной родины».
Но мой муж все никак не мог забыть, что я некогда любила другого мужчину. Ему казалось, что из-за этого он теряет авторитет, но при этом не обвинял меня за мое легкомыслие. Правда, и мой возлюбленный Акын был не из тех, кто быстро влюбляется, но и быстро забывает. Поэтому он стал тяготиться общением с прежними товарищами. Ему казалось, что ему начали говорить двусмысленности и высказывать колкие намеки в неподходящих ситуациях. Вскоре он обвинил товарищей по ячейке «Революционная родина» в бездействии и уехал в Малатью, чтобы организовывать вооруженную борьбу. Я не буду рассказывать о том, как тамошние граждане, которых он пытался расшевелить, донесли на этого смутьяна и как был убит мой муж, в очередной раз попав к жандармам.
Эта вторая потеря, произошедшая за короткое время в моей жизни, заставила меня охладеть к политике. Иногда я говорила себе, что, может, стоит вернуться домой, к матери и к отцу-пенсионеру, бывшему некогда губернатором, но я не могла на это решиться. Если бы я вернулась домой, мне бы пришлось признать свое поражение и забыть о театре. Но теперь мне также было очень трудно найти труппу, которая приняла бы меня в свои ряды. Тем более что мне хотелось заниматься не политизированными уличными представлениями, а самим театром.
В конце концов я вышла замуж за младшего брата моего мужа, совсем как в османские времена, когда жены воинов, не вернувшихся с очередной войны, выходили замуж за их братьев. Именно я предложила Тургаю, когда мы поженились, создать бродячую драматическую труппу. Так что поначалу наша семейная жизнь была неожиданно счастливой. После того как я потеряла двоих мужчин, молодость и чистота Тургая были доказательством его надежности. Мы начали ездить и ставить наш шатер зимой по большим городам, таким как Стамбул и Анкара, выступать в помещениях «левацких» организаций, в комнатах для собраний, которые даже отдаленно не напоминали сцену, а летом – в небольших городках, куда нас приглашали наши друзья, в военных гарнизонах, неподалеку от недавно построенных фабрик и заводов. Встреча двух рыжеволосых женщин за одним столом произошла на третий год таких переездов. За год до того я выкрасила волосы в рыжий цвет.
На самом деле я не очень долго размышляла, прежде чем приняла подобное решение.
– Я хочу изменить цвет волос, – сказала я, оказавшись как-то днем в Бакыркёе у квартальной парикмахерши средних лет, но тогда у меня не было никаких идей по поводу будущего цвета.
– Вы шатенка, вам пойдет рыжий.
– Ну тогда и покрасьте мне волосы в рыжий, – тут же решилась я, – так будет хорошо.
Получилось очень вызывающе, но в моем окружении никто не возражал, а прежде всего мой муж Тургай. Может быть, все решили, что я готовлюсь к новой пьесе. Я также замечала, что все объясняют мой новый рыжий цвет тем, что я пережила одну за другой две горькие любовные истории. В то время ко мне все относились снисходительно, что бы я ни сделала.
Однако по реакции окружающих я постепенно поняла, что означает мой поступок: подлинник и подделка – это любимые темы турок для разговоров. После горделивого ответа той рыжеволосой женщине я начала покупать хну на рынке и краситься сама.
Я уделяла большое внимание юным лицеистам, искренним и впечатлительным студентам, страдавшим от одиночества солдатам, захаживавшим в наш театральный шатер; я искренне открывала себя навстречу их чувствительности и фантазии. Они намного быстрее взрослых мужчин замечали тона красок, что подделка, а что – настоящее, что – искренние чувства, а что – обман.