Фикрие-ханым щедро раскрыла передо мной страницы самых красивых из «Шахнаме» (их возраст пять веков), и мы вместе внимательно рассматривали миниатюры, на которых Рустам, убив Сухраба, горько рыдает над телом сына. На лучших миниатюрах по глазам отца читались безысходность и стремление вернуть назад последние мгновения.
В один из дней Фикрие-ханым показала мне очень много рисунков.
– Никто сейчас не интересуется старинными историями, – сказала она. – Мне понравилось, что вы так много занимаетесь Рустамом и Сухрабом. Что вы нашли в этой сказке?
– Мне запало в душу то, что отец убивает сына, а затем раскаивается, – сказал я. – Много лет назад я видел похожую сцену в одном бродячем театре.
– У вас плохие отношения с отцом? – спросила Фикрие-ханым. И не дождавшись ответа, продолжила: – Мы, турки, незаслуженно позабыли о «Шахнаме». К тому же мир, в котором мы сейчас живем, не любит старинные истории о великих воинах. Книгу Фирдоуси давно забыли, но истории из «Шахнаме» продолжают жить. Они до сих пор бродят среди нас, меняя обличье. Вот только позавчера вечером мы с моей помощницей смотрели по седьмому каналу старый фильм с Ибрагимом Татлысесом. Это была адаптация легенды о любви из «Шахнаме» наложницы Гюльнар и Ардашира. Мы с моей ассистенткой Тугбой смотрим старые турецкие фильмы для того, чтобы увидеть старинный Стамбул, и для того, чтобы рассмотреть в новых сюжетах старые, пришедшие из «Шахнаме» и других книг. Насколько изменился Стамбул, не так ли, Джем-бей? Но глаза все равно узнают старые улицы и площади. Точно так же происходит и с историями «Шахнаме». Недавно мы посмотрели один фильм и смогли выявить все сюжеты, заимствованные из «Хосрова и Ширин». Мне кажется, что если эти книги забудут, то истории из них все равно продолжат жить в пересказах. Когда мы смотрим мелодрамы киностудии «Йешильчам», то вспоминаем легенды прошлого. Многие сценаристы, вновь и вновь перечитывая «Шахнаме», пишут затем сценарии для турецкого и персидского кино. Эти сказания очень любят в Пакистане, Индии и во всей Средней Азии и постоянно снимают по ним фильмы, как и у нас на «Йешильчаме».
Я рассказал Фикрие-ханым, что я не сценарист, а инженер-геолог, а старинными историями интересуюсь потому, что езжу в Иран. Слышала ли она, что в наши дни государство Иран пытается приобрести миниатюру, на которой Рустам оплакивает сына Сухраба? Чтобы вернуть миниатюру в Иран из нью-йоркского музея «Метрополитен», правительство страны привлекло опытных агентов и предложило за нее целое состояние.
– Книга с всемирно известной миниатюрой, о которой вы говорите, хранилась у нас, в Топкапы, – вздохнула Фикрие-ханым. – Когда падишахи покинули Топкапы, она была украдена и отправлена на Запад. Сначала попала в руки Ротшильда, затем была продана в Америке. Эта книга, как и ее несчастные герои, всю жизнь проводит в скитаниях по чужим странам, по чужим рукам и, к сожалению, является орудием и в национальных вопросах, и в политике. Вы никогда не думали о том, что именно мы, турки, изображены в «Шахнаме» в качестве тех, от кого воротят нос и кого называют врагами? А ведь в наших хранилищах полно «Шахнаме».
– В девятьсот девяносто девятом году, когда была написана «Шахнаме», турки еще не пришли из Азии, – сказал я с улыбкой.
– Вы знаете больше, чем какой-нибудь профессор, но все равно вы любитель, – проговорила Фикрие-ханым.
Слово «любитель» меня не обидело. Я от души поблагодарил многознающую Фикрие-ханым, уделившую мне несколько часов своего драгоценного времени. Мы просидели тем осенним вечером до темноты. Туристов больше не было, музей закрылся.