Я не ответил. Махмуд-уста поднялся и вышел из палатки. Я надеялся, что забуду о Махмуде-усте и засну, но мысли о нем не давали мне покоя.
Почему он спросил меня, ходил ли я в театр? Может, Махмуд-уста ревнует меня? Наверняка такую культурную театральную актрису, как Рыжеволосая Женщина, никогда бы не заинтересовал такой деревенщина, как Махмуд-уста. Но что было в голове у Рыжеволосой Женщины, никому не известно. Признаться, поэтому я в нее и влюбился.
Я выглянул из палатки и не поверил своим глазам – мастер направлялся в Онгёрен. Я почувствовал бешеную ревность и гнев. При свете звезд я с трудом различал его темный силуэт.
Неожиданно он остановился, постоял немного, словно о чем-то раздумывая, и вернулся к ореховому дереву. Я видел, как он закурил сигарету и сел под него. Я лег в траву и долго смотрел, как Махмуд-уста курит. Я видел только красноватый огонек его сигареты.
– Ты выспался? Хорошо соображаешь? – спросил Махмуд-уста, попивая чай.
– Да, уста. Я силен как лев.
Мы ни слова не сказали о моем позднем приходе. Как и в последние четыре дня, первым в колодец спустился Махмуд-уста. Маленькая черная точка далеко внизу быстро наполняла лопатой крошечное ведро.
Мастер был на глубине двадцати пяти метров, но в узком просвете бетонной трубы казалось, что он находится еще глубже. Глаза мои слепли на солнце, иногда я терял его из виду, начинал волноваться и, чтобы лучше его разглядеть, опасно наклонялся.
Тянуть наружу полное ведро было уже очень трудно. Веревка моталась из стороны в сторону, ведро то и дело начинало биться о стены. Мы не могли понять причины этого явления. Так как я крутил лебедку в одиночку, я не замечал, что ведро опять принимается выплясывать свой танец, и тогда Махмуд-уста, боявшийся, что оно упадет ему на голову, начинал кричать изо всех сил.
По мере погружения Махмуд-уста кричал все чаще и громче. Когда я опускал ведро, он сердился, что я кручу слишком медленно; когда я высыпал ведро, он вопил, что я слишком долго хожу; раздражался он и из-за того, что от сухого песка поднималась пыль. Я постоянно испытывал чувство вины. Крики моего мастера, отражавшиеся от стен колодца, поднимались наверх со странным гулом.
Я все время думал о нежной улыбке Рыжеволосой Женщины, о ее прекрасном теле, о том, как мы страстно любили друг друга. Думать обо всем этом было очень приятно. А что, если в обеденный перерыв взять да и сбегать в Онгёрен, чтобы ее повидать?
Я благодарил небеса за то, что стою наверху, хотя из-за жары мне было тяжелее, чем Махмуду-усте. Я привык вращать лебедку в одиночку, но иногда силы все-таки изменяли.
Когда я, снимая ведро с ручки, чуть наклонял его, в колодец высыпалось немного песка, камней и ракушек. Через несколько секунд со дна колодца раздавались крики и ругань Махмуда-усты. Мастер часто твердил о том, что если с большой высоты упадет даже маленький камень, то он может сильно поранить, а то и убить. Поэтому наполнял ведро не до краев, а это еще больше затягивало нашу работу.
Когда я высыпал ведро в отдаленном углу участка, то жутко потел. И, возвращаясь к колодцу, теперь всякий раз слышал ругань Махмуда-усты. Правда, чаще всего до меня долетал только гул, и я толком не понимал слова. Мне казалось, будто из-под земли до меня доносится гневный крик какого-то дэва или джинна.
С такой высоты было невозможно разглядеть, где сейчас ведро, на дне ли или застряло где-то на весу. Когда я интуитивно чувствовал, что ведро добралось до дна, то останавливал лебедку, запирал ее распоркой и ждал, когда мастер крикнет: «Тяни!» Каким маленьким и каким беспомощным казался мне Махмуд-уста на дне колодца.
Мы работали уже два часа. Вдруг внезапно у меня закружилась голова. Я испугался, что упаду в колодец. Когда я повез высыпать очередное ведро, то на минутку прилег на траву и, должно быть, сам не заметил, как уснул.
Когда я вернулся к колодцу, со дна слышалось какое-то странное бормотание Махму-да-усты.