– Вы играете для них что-нибудь особенное по пятницам и воскресеньям?
– Нам нужно зарабатывать деньги, – сказала она, глядя мне прямо в глаза. – Мы народный театр, а не государственный, от правительства деньги не получаем.
Внезапно она протянула руку и сняла соломинку, прицепившуюся к моему воротнику.
Ни о чем больше не говоря, мы подошли к ее дому. Когда мы стояли под миндальными деревьями, черные глаза Рыжеволосой Женщины, казалось, изменили цвет и стали зелеными. Я не находил себе места.
– Муж говорил, что ты для своего возраста хорошо пьешь ракы, – сказала она. – А твой отец пил?
Я утвердительно кивнул. Мысли мои были заняты тем, когда и как мы оказались с ее мужем за одним столом. Я не мог этого вспомнить. Но спрашивать не хотелось. Сердце мое было разбито, и я хотел обо всем забыть. К тому же мне уже сейчас было по-детски больно при мысли о том, что, когда мы закончим колодец, я больше не смогу ее видеть.
Она вновь, в который раз, мягко и нежно улыбнулась мне. В тот момент меня посетило чувство раскаяния, которое я испытал, когда смотрел в театре на плачущих отца с сыном.
– Тургай сегодня уехал в Стамбул, – сказала она. – Если ты любишь ракы, как твой отец, я могу налить тебе стаканчик.
– Буду рад, – сказал я. – Заодно и с твоим мужем познакомлюсь.
– Тургай и есть мой муж, – сказала она. – На днях вы пили с ним.
Она недолго помолчала, чтобы я переварил услышанное.
– Тургай иногда стесняется, что женат на женщине старше себя на семь лет, и скрывает, что мы женаты, – рассказала она. – Не смотри, что он такой молодой, он очень умный и хороший муж.
– А я-то думаю, где же мы могли пить с твоим мужем.
– Дома есть полбутылки. Есть еще и коньяк местного производства, подарок нашего старинного друга-маоиста. Он скоро вернется, так что мы выпьем и уйдем. Ты же знаешь, мы последние дни здесь, скоро уедем. Я буду скучать по тебе, маленький бей.
– Я тоже буду скучать по тебе.
Вытащив ключи и открыв дверь она сказала:
– А для твоей ракы у меня есть лед и каленый горох.
– Каленый горох мне не нужен, – ответил я.
Зажигая свет в прихожей, женщина повернулась ко мне:
– Бояться нечего. Смотри, я тебе в матери гожусь.
Ей было тридцать три года. Иными словами, она прожила на свете в два раза дольше, чем я, но мне казалось, что она прожила в десять раз больше меня. В тот день я не особо задумывался о нашей разнице в возрасте, хотя именно она обычно вызывала у моих школьных друзей и приятелей по кварталу большой интерес и восхищение. Я знал, что не смогу рассказать никому подробности того, что переживаю, еще когда это происходило. Поэтому не буду вдаваться в детали, которые вызвали бы любопытство моих друзей, но которые бы они назвали враньем, если бы только я рассказал о них. То, что тело у Рыжеволосой Женщины было прекрасным, как я и предполагал, а во время занятий любовью она вела себя спокойно, смело и даже, может быть, чрезмерно раскованно, делало мои впечатления еще более невероятными.
Я допил ракы Тургая, а в последний момент перед уходом пропустил стаканчик коньяка старого маоиста, который занимался изготовлением вывесок и превратил дом в мастерскую. Сильно за полночь я отправился из Онгёрена, но ровно идти не мог, был словно во сне воспринимая все происходящее со мной как со стороны.
Когда я поднимался к кладбищу, я вдруг испугался реакции на мое возвращение Махмуда-усты. Мне хотелось защитить то приподнятое поэтическое состояние, в котором я пребывал, от его возможной ругани. К тому же мастер мог начать ревновать. Миновав кладбище (даже сова уже спала), я, чтобы срезать путь, пошел пустырями, но на одном из них споткнулся о кочку, мягко упал и увидел, как сияет небо.