– Следует?… – растерянно протянул Эвервин. – Ну… Это…
– Из этого следует, отрок, – воодушевленно принялся пояснять мастер, – что и мы- суть те, кто созидает этот Град Божий. Мы творим красоту во Имя Господне. Мы помогаем ей сохраниться и передаем ее дальше – через века, на тысячелетия вперед. Мы иллюминируем. Заставляем книгу сиять. Мы пишем в ней пурпуром и золотом. Мы делаем ее достойной Творца нашего. Ясно тебе?
Эвервин еще раз кивнул, показывая, что смысл наставнической речи ухватил.
– Это великий дар, юноша, – Хильдеберт поднял палец, подчеркивая важность этих слов. – Дар – быть сопричастным творению красоты. И чтобы быть достойным этого дара, нужно смирение в сердце и трудолюбие. Вот сии качества ты сейчас и проявишь. Спать не ляжешь, пока не скопируешь, сиречь, не повторишь, этот узор. Трижды. Это ясно?
– Ясно, мастер Хильдеберт… – вздохнул Эвервин.
– Тогда принимайся за дело. Раньше начнешь, раньше закончишь.
Проводив поплевшегося в свой угол ученика взглядом, Хильдеберт едва заметно пожал плечами. Сон парню явно сегодня не светит. Но что поделать. Деревенский мальчишка сам себя не воспитает. Надо ему в этом помочь.
Удовлетворенный этой мыслью, мастер-иллюминатор отправился отдыхать.
* * *
– Мастер! Мастер, все хорошо! Будет нам и солнце, и погодка!
Услышав наутро полный радостного волнения голос ученика, Хильдеберт бросил быстрый взгляд в оконный проем: неужели и правда этот потоп закончился?
Снаружи, однако, лило как и прежде, и иллюстратор недоумевающе взглянул на Эвервина: с чего бы вдруг такое приподнятое настроение?
– Вон чего нашел, мастер! Прямо к порогу нашему прибилась!
Сияя улыбкой, он протянул Хильдеберту ладони, сложенные лодочкой.
То, что лежало в них, поначалу показалось мастеру-иллюминатору продолговатым комком грязи, с одного конца которого свисал какой-то кожаный шнурок. Более детальный осмотр, однако, все прояснил, и Хильдеберт не смог сдержать возгласа омерзения.
– Крыса?!
– Мышь, мастер! Видали, какая большая! Это она самая и есть!
– Кто – она самая?
– Так мышиная королева, – Эвервин воззрился на него с таким удивлением, словно он спросил какую-то несусветную глупость. – Она в лихие времена по свету бродит, людей на доброту проверяет. Кто ей поможет, того она одаривает. Целых семь лет горя знать не будет. Ну, а кто мимо пройдет – тому что ж… Семь лет несчастий – вынь да положь. Хорошо, что я ее вовремя из воды вытащил!
– Так она еще и живая? – присматриваясь к твари повнимательнее, уточнил Хильдеберт.
– Дак конечно живая, мастер! Нешто я бы сдохшую в дом волок – беду кликать?! Вот обсохнет, обогреется – и как есть забегает!
Забегает?!
Если до этого момента иллюминатор еще сомневался, что хуже: живая мышь в доме или дохлая, то теперь решительно сделал выбор в пользу последней.
– Нигде она бегать не будет! – как можно строже заговорил он. – Как можно верить каким-то глупым языческим побасенкам?! Немедленно выброси эту гадость на улицу!
– Да как же выбросить, господин Хильдеберт?! – парень даже покраснел от волнения. – Обидится же, проклянет! А коли сдохнет, так и вообще – с того света являться будет!
Иллюстратор, представив явление мыши-призрака с того света, уже не знал, плакать или смеяться.
– И вот зря вы это побасенками ругаете! – продолжил между тем Эвервин. – У нас вон в соседней деревне старик один был – Вацек. Так его брат сам знавал друга человека, который мышиную королеву спас. Точно рассказывал: семь лет он ни беды, ни горя не знал! И не болел никто, ни человек, ни скотина, и поле родило! Дело верное!
– Немедленно. Выкинь. Эту дрянь. Вон.
Бороться с колдовскими верованиями одной конкретной деревни он не сможет. Но вот выжить одну конкретную мышь из одного конкретного дома ему вполне по силам…
Или?…
– Простите, мастер Хильдеберт… – Эвервин покаянно склонил голову, но упорства в голосе не убавилось. – А только я тогда вместе с ней уйду.
– Что-о?! Куда уйдешь?!
– Да… Все равно куда. Отогрею ее, откормлю, чем Бог пошлет…
Иллюстратор был так поражен этим заявлением, что не нашел ничего лучшего, чем для чего-то уточнить:
– А… Ученичество твое как же?
Парень шмыгнул носом, осторожно переложил мерзкую тварь из ладони в ладонь.
– А чем мне ученичество поможет, проклятому-то? С ней так или иначе не пропаду. А без нее… Вы простите, мастер. Я может, вернусь еще. Если дорога выведет.
Он повернулся к двери. Медленно и явно нехотя, но именно в этот момент Хильдеберт со всей очевидностью понял: уйдет. Наплевав на рекомендации епископа, на деньги, что заплатил за учение его отец, на возможность стать однажды мастером-иллюстратором… Уйдет и перечеркнет все ради грязного комка шерсти в его руках. Таких невероятно талантливых руках.
– Стой.
* * *
Соломы на мышиное гнездо надергали прямиком из тюфяка, на котором спал Эвервин. Скрутили из нее ком, устроили в углу у очага, подальше от возможных искр: спалить мышиную королеву в любом случае не хотелось. Правда, иллюминатор не прекращал ворчать:
– За хвост взять да о край стола вон разок приложить. Возись тут еще!..
Ученик взглянул на него с искренним испугом в глазах.
– Вы бы поосторожнее со словами, господин Хильдеберт, – косясь на гадкую тварь, прошептал он. – Услышит – проклянет.
Наставник только досадливо сплюнул. Переубедить Эвервина явно было выше его сил. Тот же осторожно уложил свою находку в углубление, выкопанное в соломе. Прикрыл сверху куском дерюги, а затем, к немалому раздражению Хильдеберта, неуклюже, но старательно поклонился.
– Почивайте сладко, вашество, – на полном серьезе произнес он. – И одарить нас не забудьте. Чем захотите, только чтобы обязательно!
– Чем захотите? – переспросил иллюстратор. – Ты ж вроде говорил про семь лет счастья.
– Ну не могу ж я с нее напрямую требовать! – простодушно ответил Эвервин. – Да и люди говорят, что мышиная королева сама знает, кому что больше нужно. В душе человека читает и решает, кому чего. Счастье, наверно, просто всем нужно. Но даже если не счастье – без дара точно не останешься!
– Помолился бы лучше, – не сдержался, отворачиваясь, иллюстратор. – Господа поблагодарил за тот дар, которым Он уже тебя наградил. А то при храме Господнем, можно сказать, живешь, манускрипт о христианском вероучении иллюминируешь, а чуть что – мышам вон всяким полудохлым незнамо ради чего кланяешься.
Ученик, однако же, эту идею воспринял по-своему.
– И правда, помолиться нужно, – согласился он. – Чтобы выжила королева. Только она и так выживет. Она ж волшебная, просто так не пропадет.
Хильдеберт мысленно застонал.
– Ложись отдыхать, – нетерпеливо приказал он, с раздражением глядя, как тень ученика на стене истово осеняет себя размашистыми крестными знамениями. – Сам же говоришь, что просто так она не подохнет.
Сожаление в его голосе было, видимо, слишком очевидно, потому что Эвервин, послушно устраиваясь на соломенном тюфяке, с легким упреком произнес:
– Вот зря вы так, господин Хильдеберт. Право слово, зря. Что вам с нее? Ничего она не погрызла, нигде не нагадила. Лежит себе тихонько. Что плохого-то? Еще и счастьем на семь лет одарит. Или еще чем хорошим…
Иллюминатор помолчал какое-то время: слова мальчишки, кроме последнего замечания о счастье, почему-то задели за живое, заставив почувствовать себя виноватым. Перед полудохлой мерзкой крысой виноватым, тьфу!
– Можно подумать, ты мышей никогда не убивал! – несколько резче, чем следовало, произнес он.
– Убивал, как же не убивал. Было дело. И жрал по малолетству.
– Ты ребенком ел мышей?! Господь Всемогущий, зачем?!
– Да… Как зачем. Голод в деревне был. Неурожай. Тогда все всё жрали, вы не подумайте, что я один. И мышей, и крыс, и похлебку из коры… Вокруг только и разговоров было: чего б пожрать и когда мы все помрем. А я, как живот уж совсем подводило, хлеб рисовал. Как живой получался, верите? Даже запах шел. Ей-ей не вру! Отец раз увидел – всыпал мне крепко. Чтобы, мол, душу не травил. Но я на папашу не в обиде, он тоже ведь жрать хотел… А потом один мужик из наших пошел в лес, к Деду.