– Смотри-ка, не даётся! – сказал Вячеслав Андреевич, за иронией скрывая изумление.
– Смажьте растительным маслом, – посоветовал букинист.
– Это наказание за вандализм! – Олтаржевский болезненно поморщился.
Хлопая дверцами, он нашел в шкафчике бутылку оливкового масла. Затем вернулся к столу.
Букинист, кряхтя, поднял книгу.
– Даже не закоптилась. А ведь наверняка за тысячи лет побывала в переделках, – сказал Олтаржевский, ощупывая свой ожог.
– Бумага, скорее всего, пропитана чем-то наподобие натриевого стекла или насыщенным раствором квасцов. Их продают в любом хозяйственном магазине. А может еще чем.
– Вы говорили об этом на Арбате. Вы ведь тогда тоже обожглись.
– Что вы хотели узнать?
– Хотел проверить на большом огне, загорится ли бумага.
Старик пощипал ус.
– Вы уверены, что книга не имеет никакой ценности? – спросил Вячеслав Андреевич.
– Исторической – наверняка.
– Скажите, что бы вы делали на моём месте, если бы книга… – Олтаржевский помялся, – …словом, если бы всё, что вы рассказали о ней, оказалось правдой?
Старик пошевелил бровями. По его мнению, подобно многим неустроенным людям, этот странный человек искал причину своих неудач во враждебных потусторонних силах. Но вслух сказал:
– Смотрите на вещи философски! Бог помогает хорошим людям. Всё образуется.
– Я атеист, – проворчал Олтаржевский, сердясь, что выставил себя дураком.
– Доживите до моих лет, а там решайте, кто вы. Вы можете отказаться от затеи вашего приятеля?
– Я обещал. Иначе получится, что струсил.
– Ну уж – струсил! Вы ничем ему не обязаны. Вы и так сделали больше, чем могли.
– Вы ему не верите?
– Я его не знаю. Если вы откажетесь, то избавитесь от другого своего предрассудка, будто вам помогает чудо. – Олтаржевский промолчал. – Раз не хотите, подстрахуйтесь.
– Как?
– Откуда же я знаю! Вы умеете руководить людьми? Вести дела? Если ваш приятель сбежит из России, вы сами выкарабкаетесь?
– Руководить – руководил! А вот выкарабкаться… – Олтаржевский почесал затылок.
Букинист посмотрел на ручные часы и вскинул брови:
– Извините, мне пора!
В прихожей Олтаржевский помог ему одеться. Как старик ни отнекивался, Вячеслав Андреевич, запихнул несколько пятитысячных купюр в карман его куртки.
– На Арбате в каком-то смысле вы спасли мне жизнь. Это малое, чем я могу вас отблагодарить. Тем более что мне это ничего не стоит, – сказал Олтаржевский.
Старик, растроганный, спрятал деньги поглубже и пошёл к двери.
Вячеслав Андреевич какое-то время смотрел на книгу.
Затем зажёг газ, осторожно провёл обложкой по огню и тут же отдёрнул руку.
Он изумленно осмотрел покрасневшие фаланги пальцев:
– Фигня какая-то.
Знакомый липкий страх расползся от живота к горлу.
Олтаржевский вдруг распахнул тетрадь и со злости изо всех сил рванул несколько страниц. При этом так неудачно вывернул запястье, что вскрикнул от боли.
Очухался, сидя на полу: запястье ныло – очевидно, падая, он повредил руку.
Книга валялась рядом. Олтаржевский сердито отпихнул её ногой.
Он представил со стороны, как воюет с тетрадью. Морщась от боли, кое-как поднялся и, придерживая запястье, с книгой под мышкой заковылял в спальню.
На постели он долго смотрел в потолок, обдумывая разговор с букинистом.
В голову лезли странные мысли. Если тетрадь, как рассказывал старик, давала владельцу то, что он хотел – сразу, в обмен на время, которое тот потратил бы на осуществление мечты, то за всю жизнь человек мог загадать лишь несколько желаний.
Уничтожить тетрадь, похоже, тоже нельзя. Если только вместе с хозяином! Вспомнив эксперименты с огнём, Олтаржевский решительно пробормотал: «Чушь!»
«Лучше подумай, как управлять людьми, если примешь предложение Гуся!»
Он придвинул к себе новый ежедневник и записал: «Учись убеждать: пусть все соглашаются с моим мнением!» Тут же захлопнул и оттолкнул книгу.
Затем, не раздеваясь, повалился на бок и заснул крепко, без сновидений.
7
Утром Олтаржевский позвонил отцу на квартиру в Бескудниково, уверенный, что не застанет его дома. На такси отправился на стоянку за своим стареньким «опелем», а оттуда – в дачный посёлок Красная Пахра. С тех пор как Андрея Петровича, после путча, уволили из «Московской правды», он сначала один, а затем с женой Светой почти безвылазно сидел на даче.
Киевское шоссе в область почти пустовало, и к полудню Вячеслав Андреевич был на месте. О давешнем вечере ему напоминало нывшее запястье и ожог под локтём.
Он оставил машину у шлагбаума и, махнув охраннику в будке, зашагал по дорожке. За забором посёлка чернел еловый лес. У ворот три старые кривые сосны поскрипывали на ветру среди пушистых ёлок. Меж богатых особняков жались избушки НИИ. Где-то лениво тявкала собака. Дробным эхом стучал молоток. Пахло близкой зимой.
Олтаржевский вспомнил свой приезд к отцу сразу после смерти мамы. Вдвоем отправились за грибами. Ласковое солнце грело прозрачный осенний день. На душе было так же прозрачно и тихо. Они молчали о том, что понимали оба – никто не виноват в том, что случилось, просто у каждого теперь своя жизнь. Они устроили поединок – кто соберет больше подосиновиков и подберёзовиков. Отец, как всегда, выиграл. Пересчитали добычу (мясистых крепышей с желто-бурыми шляпками разложили на пожухлой траве; ряд отца оказался длиннее), оба улыбались оттого, что им хорошо вместе. С тех пор как Вячеслав Андреевич стал взрослым, никогда ему не было так спокойно у отца, как в тот день.
Сейчас он со стыдом подумал о своём недавнем малодушии и с неприязнью – о том, что стало бы с близкими, когда они узнали бы о его глупой смерти. Он не мог отделаться от странного ощущения, будто последние дни кто-то другой живёт за него.
За забором серел бетонный долгострой без крыши, затеянный Андреем Петровичем лет десять назад. Изнутри калитки висел замок. Олтаржевский постучал кулаком по почтовому ящику и залихватски свистнул. Собака вдалеке зашлась вдохновенным лаем. В глубине участка приглушенно рявкнула еще одна. Оттуда же прохрипела дверь, и из-за угла дома, рыча, засеменила рыже-белая колли с роскошным воротником и узкой мордой. Узнав Вячеслава Андреевича, овчарка завиляла хвостом, радостно припадая на передние лапы и нетерпеливо оглядываясь туда, где по дорожке шаркал валенками в калошах рослый сухощавый Олтаржевский, только на четверть века старше, – то же худощавое лицо, те же тонкие губы и та же благородная горбинка на носу.
На отце была старая шляпа и новенький ватник.
– Слава? А почему вы не вместе с Сашкой? – удивился отец – он всегда говорил тихо.
– Не знал, что он собирался к тебе.
– Перед тобой приехал.
Андрей Петрович не спеша отпер замок. Обнялись. Собака радостно бросилась передними лапами на грудь гостя и лизнула его лицо.
– Ну все! Пусти, Ирма! – Вячеслав Андреевич погладил и легонько оттолкнул собаку.
Обычно Олтаржевский заезжал в Алтуфьево к Насте. В Химки – к Саше. Бывшие жены не мешали ему встречаться с детьми. Совершенно разные, женщины были одинаково обижены на Олтаржевского за свою обыкновенную жизнь. Вторая жена Марина, много младше Олтаржевского, считала мужа обязанным ей за то, что она «родила ему дочь», и не признавала такой же «подарок» от его первой жены Ирины, оскорбленной изменой мужа. Саша учился в «Плешке». Дружил с Настей. Настя скрывала от матери дружбу с братом. Ира ревновала сына к его сестре. Олтаржевский же считал себя виноватым в том, что не дал детям и женам то, что дают благополучные родители и мужья, – хороший достаток. Как следствие, решил он, его жизнь была им не интересна, а потому внуки не навещали ни его, ни деда. Последний раз Саша приезжал к деду года два назад, когда учился в школе. Андрей Петрович называл это на английский манер «generation gep», причиной которого считал эгоизм взрослых.