— Это война, — сказал он ей так, словно этим все объяснялось.
— А мне все равно, — горячо возразила она.
Она уговаривала его, сев к нему на колени, целовала и предлагала себя, она сказала, что сделает все, лишь бы он остался, но утром он покинул супружескую постель и собрал рюкзак. Он ушел, думая, что она спит. Она позволила ему так думать. Она не смогла бы расстаться с ним, видя, как он уходит.
Наполовину преодолев лес, Мэтти услышала шум реки. Земля под ногами становилась все более сырой, слой мха и опавших листьев — все толще. Однако ноги Мэтти в ботинках мужа оставались сухими. Скоро она увидела своего свекра и мальчика, который вернулся с войны без ноги. Они сидели спиной к Мэтти, смотрели на реку и поедали завтрак, который она им приготовила. Они не слышали, как она шла через папоротник среди сосен и белых берез. Ботинки были хорошо разношены мужем и не скрипели, юбка обвивалась вокруг ног. В двадцать пять лет Мэтти осталась вдовой. Все в ее жизни уже произошло: и самое лучшее, и самое страшное. Ее жизнь закончилась, все дальнейшее — просто провождение времени. Ей вдруг захотелось побежать что есть мочи. Она подумала об оленях — как они скользят по лесу, невидимые, словно привидения. Она мечтала, как в сумерках подбежит к реке, встанет на четвереньки и напьется холодной воды. Ее длинные светлые волосы подхватит течение, кончики их заледенеют. Никто ее не отыщет. Никто не узнает, где она. Она представила, как снимает одежду, оставив только тонкое исподнее Константа, вступает в реку, нащупывая ногой красные камни, угри мельтешат вокруг, наматывая на себя стебли водяных гиацинтов, и уносят ее прочь.
Эван Партридж покончил с завтраком. Хлеб с маслом да несколько ломтиков апельсинового сыра. Свежая земляника, помятая, но вкусная. Он прикрыл глаза — между высокими деревьями сквозило солнечное марево. На мгновение он вернулся в прошлое, когда брат был жив. Он бежал домой из школы так быстро, что пыль позади клубилась облаком. Вдруг он услышал хруст веток в лесу под чьими-то ногами и краем глаза уловил, как что-то мелькнуло. Ему вспомнились голуби во время перестрелки, и он резко оглянулся, словно его самого подстрелили. Он увидел Мэтти Старр — споткнувшись о молодое деревце, она рухнула на землю. Эван забыл, что у него всего одна нога. Он рванулся навстречу, боясь, что она разбила голову о камень. Мэтти даже не выставила руки вперед, чтобы смягчить удар. Как будто она хотела упасть, перестала сопротивляться.
Когда он оказался рядом, глаза Мэтти были закрыты. Эван обнял ее и попросил:
— Очнись.
Он стал трясти ее, подошел Уилл Стар. Через несколько мгновений Мэтти открыла глаза. Они были голубые. Как небо Виргинии, горячие и прозрачные, распахнутые и бездонные.
— Я видела ее, — сказала Мэтти. — На берегу, у реки.
Мужчины подождали, пока Мэтти соберется с силами, потом помогли ей встать. Уильям признал ботинки сына, его носки, рукава его исподней рубашки. Он мог бы испытать облегчение оттого, что не одинок в своем горе, но ему стало еще горше. Они вместе отправились к тому месту, где Мэтти видела девочку. Трава была такой высокой, что ребенок мог спрятаться там без труда. Они поискали поблизости, но ничего не нашли. Эвану было стыдно, что он прыгает, как лягушка. Он выглядел смущенным, и Мэтти положила руку ему на плечо.
— Ты так быстро прибежал мне на помощь, — сказала она с благодарностью.
Она хотела его подбодрить, но Эван опустил голову еще ниже, сгорая от стыда за себя. Размышляя позже о том, что такое мучительный стыд, Мэтти всегда вспоминала, как он склонял голову, чтобы не смотреть на нее, словно мир слишком велик, но, кроме одиночества, в нем ничего нет.
Они сели в кружок в том месте, которое обследовали, и стали ждать, не произойдет ли чего-нибудь необычного. Уилл Старр припомнил, что его маленькая сестра приходила сюда и бросала камешки в реку.