«Я верю в чудеса!» – крикнула выглянувшему из окна Сергею, но поезд уже набирал скорость. Почувствовала боль. Разжала ладонь. Визитка, кусочек пластика, порезала мне руку. Номер остался в памяти. Не думала, что когда-нибудь его наберу.
2018 год. Фильм о любви
Позвонила Сергею через несколько лет – его помощь нужна была близким друзьям. «Только по делу, только по делу, не спрошу о Шломо, только по делу», – убеждала себя дорогой. Встретились как старые знакомые. Сергей проконсультировал друзей, и мы уже собирались прощаться.
– Вы не хотите задержаться немного?
– Да, конечно.
– Садитесь удобнее, будем кино смотреть.
Сергей развернул ко мне монитор. Лужайка, яркая зелень, столы накрыты, музыка, детские голоса. Дети, много детей рассаживается за столами. В центр выходят трое – стройная темноволосая женщина, высокий мужчина и мальчик лет десяти. У мальчика на голове белая кипа с вышитыми золотом оливковыми ветками. Женщина что-то говорит на иврите, обращаясь к детям. Рахель? Поворачиваюсь к Сергею. Он улыбается.
– А мальчик?
– Смотрите дальше.
Тоненькая мальчишеская фигурка, русый «ежик». Выздоровел?! Шломо!
Фильм продолжается. Рахель заканчивает речь. Шломо куда-то убегает. Возвращается, держа за руку девочку. Аплодисменты. Дети разворачивают плакат. На нем нарисованы смешные веселые рожицы и яркая цифра «3», вверх летят разноцветные шары. Девочка смеется. У нее длинные черные волосы, красивое личико с белой кожей. Камера берет крупный план. На экране большие аквамариновые глаза.
Белая шубка
Конверт был белый, длинный, с черным безликим штемпелем и непонятным обратным адресом. Элина пожала плечами и начала вспоминать, не нарушила ли она правила на дороге, не обидела ли смертельно кого-то из соседей, не натворила ли еще чего-нибудь. Не вспомнив ничего стоящего, решила все-таки не гадать и вскрыть конверт, будучи уверенной заранее, что его содержимое не может иметь к ней никакого отношения.
Элина читала и перечитывала короткий текст, напечатанный на официальном бланке. В висках стучало, она сжала кулачки так, что ее длинные, покрытые ярким лаком ногти больно впились в ладони. Элина посмотрела на часы и подумала, что мама, наверное, уже спит. «Разбужу, сейчас или никогда», – девушка постучала в комнату матери. Ида не спала.
– Мама, много лет мы просто молчим вдвоем по вечерам. Может быть, пришло время поговорить, – Элина положила перед Идой письмо.
– Наверное, пришло. Хорошо, я расскажу тебе, все расскажу. Но и ты не молчи. Я хочу… я должна понять.
Элина кивнула.
Ида
Я приехала по распределению в незнакомый город. Вещей почти не было: небольшой чемоданчик и учебники. Книги лежали просто в сетке – в авоське. Я крутила головой по сторонам – кто-то должен был встречать из НИИ, куда меня направили на работу. Не видела, как он подошел, как будто из-под земли передо мной вырос. Посмотрел сначала на меня, потом на авоську. Молча, взял чемодан, забрал сетку с учебниками и согнул руку в локте, предложив мне таким образом взять его под руку. Сейчас уже не помню, в какой момент я пропала – когда первый раз посмотрела на его лицо, запрокинув голову, потому что и до плеча ему не доставала, или когда он, наконец, заговорил. Он что-то меня спрашивал, рассказывал о работе, об институте. Не помню уже, что я отвечала, помню только, что хотела, чтобы дорога эта никогда не заканчивалась, чтобы он просто был рядом. Я знаю, ты упрекаешь меня за то, что я несколько раз выходила замуж. Ты думаешь, что я уделяла тебе мало внимания. Что ты знаешь, моя девочка? Я всегда любила только его – твоего отца. Так сложилось, так получилось. Попробуй понять.
Это ведь не роман был – водоворот, омут, бездна. Мне было все равно, о чем шептались за нашими спинами, я никогда не спрашивала, женат ли он, есть у него семья. Я вообще его ни о чем не спрашивала. Мне было безразлично все, что не было им, – его руками, его глазами, его голосом, его запахом. Однажды, идя по коридору, услышала вслед: «Надо же, какая преданность своей нации, – даже в любовницах еврейка». Я только улыбнулась: не знала о его национальности, не интересовалась. Звали его Аркадий, а фамилия у него была Островский, как у писателя. Впрочем, все это не имело никакого значения: был рядом он – мир существовал; не было его рядом – мир рушился.
Потом мне сообщили, что вернулась его жена Циля с дочкой Адочкой. Они гостили все лето у родителей Цили. Может, кому-то это странным покажется, но мы подружились. Циля была мудрой и очень доброй женщиной. Она мне рассказала, что никогда не любила Аркадия, вышла замуж за него, потому что он был перспективной партией. Никакой любви между ними не было, отношения у них были свободными, но семью она сохраняла ради Адочки. Циля знала о моих чувствах к Аркадию, но мы все равно дружили. Она навещала меня в клинике, когда я тяжело заболела. Ухаживала, за мной как за ребенком, бульоны носила, фрукты. Она часто уезжала с Адочкой к своей маме, а Аркадия оставляла под моим «присмотром». Вот «присмотр» моей беременностью и закончился. Тогда мне Циля и сказала: «Рожай». Сама она уже рожать не могла, у нее какое-то серьезное заболевание было.
Мудрая Циля решила, что у ребенка обязательно должен быть отец. В отцы тебе она выбрала нашего сотрудника Акулова, который долго за мной ухаживал. Никто его не обманывал, он знал про будущее твое появление на свет. Он на все был согласен – признать ребенка, дать ему свою фамилию. Когда ты родилась, он очень трогательно о тебе заботился, баюкал, с колясочкой гулял с гордостью. Я понять не могла, почему ты всегда капризничала, когда он был рядом, а когда подросла немного, не разговаривала с ним, уходила в другую комнату, плакала. Он же к тебе со всей душой. Не знаю, откуда в тебе эта неприязнь. Не могла я так долго выдержать, жизнь семейная превращалась в ад. Твои вечные слезы и молчание, его обиды и непонимание. Вот потому я и ушла от него. Да, были потом у меня другие мужья. Ни с кем жизнь не сложилась. Ты, конечно, для этого тоже постаралась. Но ты-то молодая еще, а я так и останусь одинокой.
Да и Аркадий… Что говорить? Он с Цилей и Адочкой вскоре после твоего рождения в Израиль уехал. Тебе десять лет было, когда мы к ним в гости приезжали. Он же со мной почти не разговаривал. Только тебя и видел, гулял с тобой целый день, подарков тебе накупил, как будто меня и не было вовсе. Куда его любовь подевалась? Знаешь, что он мне предложил тогда? Сказал: «Ты уезжай, а Элиночка пусть остается с нами. Не могу я с ней расстаться». Представляешь, и Циля не возражала. Ты не помнишь уже, наверное, я тебя тогда еле увезла. Ты и в самолете все время плакала, пока долетели, и дома. Я же тебе всю жизнь свою посвятила. А замужества мои неудачные – так это, чтобы тебе легче жилось, чтобы семья, как у всех. Нет, ты не понимаешь. Молчишь? Не молчи, прошу тебя. Элина?
Элина
Я не буду молчать, мама, я расскажу. Может быть, ты даже перестанешь закрывать глаза на правду и выдумывать для жизни мир, которого нет. С раннего детства я ненавидела свою фамилию Акулова, поменяла ее на дедушкину, как только мне исполнилось 16 лет. Дедушка ведь совсем молодым погиб в концлагере. Кто-то должен был носить его фамилию.
Маленькой мне даже снилось по ночам, что я плыву в море, а огромная акула пытается догнать меня. Я уже видела ее пасть с острыми зубами, потом просыпалась и плакала до самого утра.
Твоему мужу, моему так называемому «отцу», я очень мешала. Не знаю, почему ты этого не замечала. Да, наверное, ему нужна была только ты, а я была лишней в вашей семейной идиллии. Если, конечно, можно назвать идиллией то, что ты работала с утра до позднего вечера, а он сидел дома под предлогом, что меня нельзя в садик отдавать. Вот он мне и устраивал «садик». У меня глотка свежего воздуха неделями не было. Он запирал меня в детской, чтобы не мешала, и включал громко музыку – расслаблялся. И так целый день. Мог даже не спросить, хочу ли я есть. Ты приходила поздно, уже не до прогулок было.