Только все это никому ненужная болтовня! Я не из-за этого сюда вклинился.
Рассказал мне автор-аферист одну историю. И не то чтобы правда, и не ложь… одним словом – легенда. И так он искусно ее рассказывал, так она на меня подействовала, и я теперь проникся ею настолько, что хожу и только о ней думаю и живу ощущением ее, героями ее, стал, так сказать, Трагиком поневоле. Чушь!
У меня руки в нетерпении чешутся, хоть и писать необязательно. Выпишу! А то ему всё Нихилова, да Нихилова подавай, а на… мне этот Нихилов?
Прямо и не знаю с чего начать.
«Жил один человек.
И рождение, и детство, и юность, и судьба его были трагичны. Сердце и разум этого человека всегда были полны мрачных мыслей и тревожных чувств. Страдал человек. Бедствовал. Несовершенство мира несло ему горечь и тоску. Болел человек за страдания людей, за муки истязуемых, за слезы матерей и детей, за голодных и гонимых, за несчастья всех и каждого.
Готов был без промедления прийти на помощь, обогреть сироту, ухаживать за больными и уродливыми, работать дни и ночи без сна, если это требовалось для ближнего.
Много добрых дел совершил человек. Спасал, излечивал, кормил, утешал и был примером и ангелом-хранителем для тех, кто его знал, кто о нём слышал.
А мир уже полнился слухами нём. И создавали о том человеке легенды, одна прекраснее другой, и называли того человека Мессией.
Хорошо знал человек людей. Потому что сам был не раз бит и унижен. Потому что сам был не лишен человеческих пороков и телесной слабости.
И потому бежал человек от поклонений, сливался с толпой, и все реже помогал людям, все неохотнее делился с ними мыслями и знаниями.
Понял он, что невозможно единичными благородными деяниями оградить людей от бездны несчастий, вывести их из нищеты, отучить от пагубных привычек, раскрыть им глаза на любовь и мудрость. Понял он, что все его прежние усилия были лишь тщетной возней муравья-спасителя, стаскивающего себе подобных в охваченный пламенем муравейник.
Безумен сделался человек. Насмехался над своими учениками, над их стремлением к добру. Отрицал любые идеи обновления мира, в котором, как уверовал он, продолжала и будет продолжать проливаться кровь невинных и негодяев.
С каждым новым закатом солнца всё яростнее погружался он в трясину пьянства и разгула. Леность и равнодушие съедали его. Ни веселые песни, ни всеобщие празднества не ласкали и не радовали душу его. И душа его отныне была полна холода, злобы и тоски.
И никто уже не сомневался, что умрёт он, как бешеное, смертельно раненое животное, захлебнувшись собственной слюной, желчью последних проклятий, изрыгаемых ненавистному, пропитанному похотью и страданиями миру. Умрёт, не оставив следа и памяти.
И было бы всё именно так, если бы не суждено было тому человеку случайно услышать о великой находке Огненного Слова…»
Пропади он пропадом, этот автор-интриган!
Зовет меня с собой, прерывает, и ничего поделать не могу. Только разошелся, а тут… Волюнтаризм какой-то! Самое ужасное, если он вздумает прервать легенду на этом самом месте. Это было бы с его стороны великим свинством. А вы полистайте, посмотрите, соизволит он мне или еще кому досказать прерванное или нет, вот ему и будет неприятность – какой же автор любит, чтобы его читатели забегали вперёд! Сделайте ему, ради Бога и меня, такой анонсик-прикольчик, пусть его честолюбие повибрирует.
А это – как вам угодно —
«Ф» -акт съемно-звуковой, последовательный. Штучного разряда
(Предобеденное время. Многие улицы города. Площадь перед большим зданием. Лица, лица и машины. Обычный трудовой день.)
– О, милый мой! – игривым, а вместе с тем и победным тоном пояснил Нихилов, – причём здесь план! Срочно, понимаете!
– И если я, то…
– То вы будете как всегда чисты, и Пиастр Сивуч и Станислав Измайлович просто напрасно будут думать о вас как и прежде, будут считать вас порядочным и никогда не узнают, как вы…
– Я прошу вас! Не продолжайте! Вы мучаете, вы терзаете меня!
– Так как же?..
…………………………………………………………………..
…………………………………………………………………..
…………………………………………………………………..
«Ф» -акт гигантичный, многоранговый, романный
(Дом лучшей планировки. Квартира трёхкомнатная. Комнаты изолированные. Туалет и ванная отдельно. Мебель импортная. В зале – «стенка», экибана, всемирная литература, альбомы с репродукциями, цветной телевизор, фотообои. Бара нет. Спальная красной драпировки. Стены розовые, шторы малиновые, ковры красные, покрывало багровое, тюль нежно-розовая, дорожки алые. Кровать отличная, трехспальная. По стенам репродукции Пикассо, Рубенса, Рериха. В третьей комнате кровать односпальная, куклы, коллекция машин, пианино, импортная стереосистема, стол, заваленный книгами, запахи мечты и дурмана. Кухня люкс, такое редко увидишь. В туалете и ванной блеск и лоск, японский кафель, цветные унитаз и раковина. В комнатах и прихожей пахнет духами и ожиданием. Время ужина.)
В этом доме двери сегодня не закрываются с шести до семи часов вечера.
Раз в месяц по субботам в этот часовой промежуток земного времени региона Восток-Север 31 квартира Анжелики Пинсховны Намзагеевой постепенно наполняется разнополыми гостями. Ими займутся чуть позже. Их пока нет. Короткая стрелка часов застыла в районе цифры «четыре». Хозяйка дома и ее лучшая подруга – секретарь-машинистка одного очень известного начальника – ведут на кухне за мытьем праздничных импортных сервизов любопытный (для подслушивающего через вентиляционное устройство, верхнего соседа Намзагеевой, бывшего соседа Нихилова, пенсионера Высокой Квалификации, прибывшего в вышеобозначенный город два месяца назад по будто бы таинственно-дикой, несуразной прихоти) и неторопливый разговор.
– Ты точно рассчитала, хватит на всех пирожных?
– Хватит, исходя из расчета три на двоих. Кто-то съест два, кто-то три, кто-то одно, тогда кто-то может позволить себе и пять. Будут еще и два торта и три килограмма шоколадных конфет. Катька должна вот-вот принести.
– А он будет? – набралась смелости Жанна.
– Будет, твёрдо успокоила Анжелика Пинсховна, – его Бернштейн приведёт. Обещала. А если она обещает, то, сама знаешь, слово держит.
– Анжелочка, милая, мне не хотелось у тебя спрашивать…
– Ну?
– Но ходят слухи…
– Ну-ну?
– Будто она с ним…
– Сейчас же выбрось это из головы! Ну сама подумай, дурочка, он человек молодой, энергичный, интеллигентный, а она… Да что там говорить! Завидуют их творческому союзу, блестящим лекциям, дружбе в конце концов. Ты тоже – поверила! Ей все-таки пятьдесят, да и внешние данные не для него. Стал бы он мараться! Нас вон – пруд пруди.
– А будто ее Глобов говорит…
– Чепуха! Глобов! Он говорить-то умеет?
– Ну, а вот говорят еще – от него жена ушла?
– Не слышала и слышать не хочу! Сплетни. Вспомни, что обо мне несли, когда у нас с Митей началось.
– А кстати, – оживилась Жанна, – Митя будет?
– Ну ты же знаешь, он приходит одним из первых. Сегодня уже заходил.
– Вынюхивал? У вас все по-прежнему? Нет, Анжелка, я не собираюсь тебе давать советы, но три дня назад я видела его с какой-то дамой, очень ничего себе… Тебе бы неприятно было, если бы ты знала, что он живет с другой и рассказывает о тебе интимное? А сам всегда здесь. Странно это. Что, у него самолюбия нет?
– Жанна, ты сегодня задаёшь ненужные вопросы. Ты же знаешь, в субботу двери открыты для всех наших друзей. Дмитрий их всех отлично знает, они ценят и уважают его так же, как и меня, и наши личные отношения не имеют в этот день никакой силы. Если он поступил со мной, как… – ее губы задрожали, – свинья, то это не значит, что я ему буду мстить, как последняя мещанка. Он же поплатился сам своей собственной совестью, осознаёт и даже спрашивал у меня, может ли у нас начаться всё…
– Да ты что?!
– А я разве тебе не говорила?
– Ну-ка, расскажи, расскажи!
– Да что тут рассказывать. Я ему отказала.
– Ну это само собой, а он?