– Для пары, спустя некоторое время, физическая любовь имеет лишь символический интерес.
– Это отвратило бы любого от женитьбы…
– Да нет, – сказал он, защищаясь. – Не забывайте соучастие, дух коллектива, когда речь идет о подмене мужчины в его карьере, глубокое умственное сближение…
– Аминь, – сказала она. – И пусть тела их покоятся в мире. Если они станут пеплом, тем лучше для них.
Она еще больше отдалилась от него в кровати.
Лоран страдал. Он испытал сильное желание надеть пижаму. Или хотя бы куртку. Никогда он не мог спать голым. Что сказал бы его тесть, видя этого важничающего зятя, мерзнущего рядом с полууснувшей девицей на кровати с надежными пружинами? С высоты своего оккультного могущества, заваленный деньгами, деликатный и безразличный, он никогда не вмешивался в личную жизнь своей дочери, он не комментировал заблуждения Лорана, хотел только тишины и скромности. Связанный с несколькими банкирами, осторожными и предусмотрительными, он собирался финансировать в значительной степени избирательную кампанию Лорана, который становился оплотом довольно нового левого крыла. Эта новая идеология с трудом оформлялась. Выступать удачно перед толпой можно, лишь располагая крайними аргументами. Трудно кричать и стучать по столу, пропагандируя взвешенность и гармонию.
Лоран пытался вырыть свою норку, чтобы хорошо закопать корни диссидентства из Партии народного объединения. Он объявил также войну Коммунистической партии и играл тонкую игру, нападая на нынешнюю власть. Он с осторожностью обходил Социалистическую партию, был готов представить себе соглашение в последнюю минуту с фракцией, расположенной справа, избегая коллективистские идеи.
Лиза спала, и он тоже понемногу погружался в беспокойный сон.
Свет зари едва начал вырисовывать женевские крыши и их трубы, когда Лоран, с тяжелой головой и пересохшим горлом, поднялся и сел в постели. В дурном настроении, очень обеспокоенный, тихо ругая себя, он попытался организовать план выхода из этого положения. Оглянулся вокруг. Он надеялся до последнего момента, что Лиза исчезнет. Она была тут и спала, легкая и словно забытая временем, тонкие руки с длинными пальцами лежали на одеяле, как два музейных предмета.
Лоран услышал, как хрустнул шейный позвонок. Сделал несколько движений головой, чтобы убедиться в подвижности позвонка. Он не хотел прогуливаться с неподвижной шеей, как Эрик фон Штрохейм в фильме «Большая Иллюзия». Надо убегать отсюда и избегать неприятных встреч. Вся надежда на то, что ни один рано встающий житель Женевы не узнает французского депутата, часто появляющегося на экране телевизора, выходящего из гостиницы сомнительной репутации без багажа, в сопровождении весьма юной дамы. Он хотел бы иметь в руке чемоданчик, этакое алиби, неважно какой, старый, обвязанный шпагатом, но чемоданчик. В эту ночь он где-то потерял часы. Искал их, ощупал всю кровать. Проснулась и Лиза, сперва посмотрела на него и тихо сказала: «С добрым утром». Он не ответил.
– Я вам сказала «с добрым утром», – сказала она, зевнув.
– С добрым утром. Я страдаю бессонницей, – сказал он мстительным тоном, – а когда сплю, сплю плохо. А когда я плохо сплю, просыпаюсь в ужасном настроении. А у вас – отличный сон.
– Когда как, – ответила она. – Зависит от ночи.
Она задумалась.
– Странно: проснуться бок о бок с кем-то. В той же кровати. Со мною это впервые случилось. Это все же очень большая близость – оказаться в одной кровати…
Она еще раз зевнула, не помятая и не утомленная, свежая – ей всего двадцать один год, – она посмотрела на него и сказала:
– Вам бы надо побриться…
– Чем? – спросил он. – Вашими добрыми словами?
Он чувствовал себя облупившимся, словно его подобрал полицейский автобус, отвез в участок, где его насильно дезинфицировали и помыли. «Бродяга, да, господа, я – бродяга. Прошу, требую предоставить мне свободу бродяги».
– Без бритвы еще можно обойтись, – сказала она, – но без кофе нельзя. Горячий, крепкий кофе. Большая полная кофеварка… И булочки. Много булочек…
– У вас представление о первом завтраке, как у Гаргантюа. Во всяком случае, еще слишком рано. К счастью.
Он оценивал расстояние между кроватью и ванной. Надо пройти несколько метров, завернувшись в одеяло или голым, как червяк.
Она его спросила:
– Вы не целуете меня? После ночи, проведенной вместе, надо бы поцеловаться.
– Со времен Адама и Евы мужчины и женщины проводят ночь вместе и расстаются навсегда, не целуясь.
Он искал часы в кровати, это были чудесные японские часы, электронное чудо техники, миниатюрные, ультраплоские. На их фантастическом циферблате незаметно проходят часы, дни и годы. Чтобы появились красные цифры на черном фоне, нужно было завести до конца это чудо техники, издающее тонкое «бип-бип».
– Настоящая высоковольтная линия, – сказала Лиза. – Вы ищете ваш билет на самолет?
– Ваши шутки – идиотские.
Он добавил тотчас:
– Ищу мои часы.
– Может быть, вы их проглотили. Что-то тикает здесь, где нет сердца.
И она ткнула пальцем в грудь Лорана. Он отодвинулся, чтобы она его не касалась. Наконец он угадал, где лежат часы. Ощупал простыню и вцепился в сокровище, спрятавшееся в складках простыни на уровне ног. Немного истерично, а главное, безапелляционно, часы своим «бип-бип» сообщали, что уже пять часов с половиной. Он надел часы на левую руку. Нашел частицу своей безопасности и вернул себе уверенность. По крайней мере, знал, который час.
– Милая Лиза…
– Можно с этим окунуться?
– С чем «с этим»? Куда окунуться?
– Не в сливки. В воду…
– Не знаю. Оглянитесь.
Она смотрела на него, хотела ему досадить. Она настаивала:
– Последняя модель, плоская, как бумага, и водонепроницаемая…
– А мне плевать и еще наплевать. Сейчас я хочу пойти в ванную, причем не голым перед вами.
– Вы стеснительны?
Она потянула веревку до конца.
– Не приставайте ко мне, – сказал он. – Я должен одеться и уходить.
– Мы должны оба одеться и выйти вместе, – сказала она.
– Об этом не может быть речи. Сперва я. А через десять минут – вы. Мы не будем выходить из отеля вместе…
– Как, вы хотите оставить меня здесь одну?
– Не говорите глупости. И сцен прощания тоже не надо устраивать. Мне надо соблюдать мою репутацию. Если кто-нибудь увидит меня выходящим отсюда, некоторые газеты обольют грязью.
– А моя репутация? – спросила она. – Вас это не интересует? Вовсе не интересует? Предупреждаю: без вас я не покину отель.
Он сорвался с кровати и побежал, голый, к ванной. Услышал голос Лизы:
– Мы вошли «парочкой» и выйдем «парочкой»…
Из-за шума душа его голос с трудом достиг ее ушей.
– Не кричите, я все равно ничего не слышу.
Она не кричала, а говорила достаточно громко, чтобы голос ее пробился сквозь занавес шума.
– Вы – ужасный эгоист! Говорите только о себе. Если французы проголосуют за вас, значит, они дураки. Вы бросите их, когда воспользуетесь ими. Как и я. Предпочитаю умереть в этой комнате, чем выйти одна.
Сквозь холодный душ он попытался ее успокоить:
– Не надо настаивать, согласен, согласен, выйдем отсюда вместе. Но только помолчите.
– Я молчу, когда хочу.
Пока он чистил зубы пальцем, до него доносились упреки Лизы.
– Нет, но какой тип! Вы воображаете, что вы один на свете, или что? Да какой важный! Еще не получил власть, а уже параноик! Я тоже «слегка приведу себя в порядок». Мне тоже надо жить, выполнять работу, передо мной тоже загруженный день. Я тоже… Я тоже существую.
Полотенце, затвердевшее от бесконечной стирки, царапало кожу. Он вернулся в комнату, застегивая рубашку.
– Ваша очередь. Пошевеливайтесь!
– Больше никогда не увидимся, – кричала она из душевой, перекрывая бульканье воды.
Пока он одевался, она тоже оделась. Встретились лицом к лицу, живые и вместе с тем нереальные, как на негативе фотографии.