В прежней школе, в Томске, она нормально освоилась. У нее были подруги. И даже те с кем особой дружбы она не водила, относились к ней без враждебности. Никто не называл ее жирной или коровой, не тыкал пальцем в ее сторону со злорадной ухмылкой, перешептываясь с приятелями и хихикая. Леля не чувствовала себя изгоем или ущербной, не заливалась каждые две минуты краской от стыда или обиды. Там, в Томске, все было привычным. Все было как-то проще. Люди казались добрее, и не было такой разобщенности, как здесь. Ощущения, что каждый сам по себе, а на всех остальных плевать. Леля почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Подойдя к окну, она выглянула на улицу. Снег падал большими хлопьями, казалось, вообще не собираясь заканчиваться. Улица была покрыта белоснежным пушистым ковром, и крыши домов, и гаражи, и деревья, и скамейки во дворах, и сами дворы. Ненавистный Леле город. С самой первой минуты проведенной в нем. Месяц, что они жили в Москве, оказался самым ужасным месяцем за всю ее жизнь. Леля уткнулась лбом в прохладное стекло. Говорят, как встретишь Новый год, так его и проведешь. Именно в новогоднюю ночь, когда куранты пробили двенадцать раз, и было выпито золотистое, пузырящееся шампанское – даже Леле на этот раз плеснули на самое донышко полглотка, Вадим Николаевич Федоренко объявил о том, что его пригласили работать в Москву. В новый медицинский центр, оснащенный современнейшим оборудованием. Прекрасная перспектива. Новые возможности. Отец сделал семье сюрприз. Вернее сюрприз был только для Лели с Диной. Мать, конечно, знала о предстоящем переезде, до этого. Она, впрочем, как и Дина, была рада тому, что они едут в столицу. Ей уже тоже предложили новую работу. Специалистов такого уровня, как они с отцом, был рад видеть у себя любой медицинский центр, любая больница. Дина, услышав новость буквально расцвела. Сияла ярче гирлянды, украшавшей елку. И только Леля восприняла сообщение без восторга. А если совсем честно, то просто категорически в штыки. Правда она надеялась, что что-то может еще измениться, и отец с матерью передумают. Или хотя бы подготовка к отъезду растянется на долгое время. Но, как оказалось, родители уже целый месяц занимались этим вопросом и просто ждали момента, когда все формальности будут улажены, прежде чем сообщить новость дочерям. Спустя две недели после того, как было сделано важное сообщение, семья Федоренко уже была в Москве. С этого самого дня, а может даже и с момента оглашения новости о переезде, Лелина жизнь превратилась в нескончаемый кошмар. Казалось, что она, как по волшебству, оказалась во враждебном, полном злобы мире, где все и каждый, ежесекундно пытаются сделать ее существование невыносимым. Где нет ни одного союзника, ни одной родственной души, за пределами собственной квартиры. Вокруг сгустился непроглядный мрак и ни малейшего просвета впереди, или надежды на то, что этот мрак рассеется и хоть что-то изменится к лучшему. Леля утерла сбегающие по щекам слезы. Жизнь ужасна. Она вся состоит, как оказалось, из жестокости, несправедливости, насмешек, непонимания и одиночества. И ждать от нее что-то хорошее глупо и бессмысленно. Было так себя жалко, что хотелось завыть во весь голос. Но даже этого нельзя сделать. Прибегут мать с отцом, начнут допытываться, что случилось. Будут успокаивать, говорить всякие глупости, что все наладится, что у нее вся жизнь впереди. Ничего не наладится и не изменится. Никогда! У нее не жизнь впереди, а одни сплошные, нескончаемые мучения. Леля всхлипнула и прикусила губу. Ведь правда сейчас кто-нибудь услышит…
Глава 3
Вопреки опасениям, Адольфовна не набросилась на нее прямо в дверях класса, в попытке разорвать на куски или наорать и наговорить, что-то особенно обидное и унизительное. Напротив, математичка, даже, как будто специально старалась не смотреть в Лелину сторону и не приближаться к месту, где она сидит. Отводила взгляд или же смотрела как будто сквозь Лелю, если ее голова все же поворачивалась в сторону, где сидит новенькая. Раиса Владимировна, как и предрекала Дина, внутренне кипела негодованием. Мать нерадивой ученицы оказалась той еще штучкой. Вечно с этими интеллигентными мамашами одни проблемы. Еще имеют наглость указывать ей, педагогу с двадцатилетним стажем, как себя вести и что можно, а чего нельзя. Прямо такие все нежные и ранимые, фу-ты, ну-ты! Но теперь ведь демократия, будь она не ладна. Эта ретивая мамаша-профессорша ведь и в Министерство нажалуется, а там такое начнется, что жизни рада не будешь. Вот ведь свалилась на ее голову бездарная, неприятная во всех отношениях девочка, да еще, вдобавок ко всему, с такой матерью. Одни нервы на этой работе! Учишь, учишь этих малолетних тупиц, а потом еще и оказываешься виноватой, чуть не во всех смертных грехах.
На перемене к Леле подошла одноклассница Вика Волошина.
– Мама вчера была в восторге, от того как твоя мама поставила математичку на место. – Вика улыбнулась. – Все уши нам с отцом прожужжала. Теперь твоя мама ее героиня, пример для подражания, – смеясь, сказала Вика и потом добавила: – Хочешь, можем вместе сидеть. Если, конечно, ты не предпочитаешь сидеть одна.
Леля улыбнулась. Надо же, правдолюбка-мама, оказывается, не разрушила ее жизнь окончательно, а наоборот, вроде даже подтолкнула ее к тому, чтобы она начала налаживаться.
– Нет, не предпочитаю. Я очень рада, что буду сидеть с тобой.
Следующим уроком было черчение. У Вики с этим предметом плохо ладилось, и Леля помогала новой подруге сделать заданный чертеж детали в разрезе. Черчение Леля любила, и с ним у нее проблем никогда не было. Преподаватель, Борис Федорович, приятный интеллигентный старичок, с аккуратной седой бородкой, с улыбкой наблюдал за тем, как новенькая помогает Волошиной, совершенно не умеющей не то, что деталь начертить, а даже нормально прямую линию по линейке провести. Волошина, вроде, даже чего-то там сама начала пытаться делать и судя по радостной улыбке, видимо, вполне успешно. Учителю черчения и рисования, в отличие от математички, Леля Федоренко нравилась. Она, по его мнению, была девочкой вдумчивой, серьезной, возможно, немного мечтательной. Но разве это плохо? И внешность, за которую одноклассники, как он с огорчением замечал, дразнили девочку, ему вовсе не казалась неприятной или отталкивающей. В новенькой девочке не было притворства или жеманства, свойственного многим в ее возрасте, да и во взрослом тоже. Она не пыталась что-то из себя изобразить, казаться не такой, как есть. И лицо у нее было достаточно приятное, только она почему-то, как будто стеснялась своей внешности, самой себя и от того была немного зажатой, угловатой и имеющиеся недостатки становились гораздо заметнее. Да еще редко улыбалась. Борис Федорович надеялся, что постепенно она адаптируется в школе, зажатость пройдет, и она еще расцветет, как это часто бывает. Многие подростки похожи на гадких утят, а потом, глядишь, проходит совсем немного времени, и вчерашний гадкий утенок превратился в белого, прекрасного лебедя, а если и не в лебедя, то все равно там расправилось, тут убралось, тут, наоборот прибавилось, и получилась вполне симпатичная девушка или парень. Просто, важно поддержать в этот момент взрослеющего человечка. Если видно, что у подростка трудности или комплексы, важно помочь ему преодолеть их, мягко, ненавязчиво. Но ни в коем случае не усугублять их, не делать жизнь ребенка, очень трепетно и болезненно ко всему относящегося в этот непростой период взросления, еще более трудной, не дать ему озлобиться или замкнуться, или навсегда превратиться в неуверенного и зажатого. Борис Федорович был убежден, также как и Лелина мать, что задача педагога, возможно даже первостепенная, научить детей не только преподаваемому им предмету, а воспитать из каждого ученика личность. Помочь этой личности развиться, найти себя, определить жизненный путь.