А сам Бен Ата в одиночестве бродил по пустому павильону и по парку вокруг фонтанов, ожидая, как и она, когда забьет барабан.
Но барабан молчал.
Шли дни.
В светлое время дня Эл-Ит бродила возле ручья, следила, как птицы плещутся и скользят по поверхности воды, или сидела, уставясь неподвижным взглядом на горы. Иногда в свете дня они казались могучими и кряжистыми, и ясно были очерчены все ущелья и каменистые утесы. Но временами, они словно бы парили, сияющие и призрачные, и их вершины и очертания сливались с синевой неба. Ночами Эл-Ит находила прибежище возле своего коня, но не спала, а пела жалобные песни изгнанницы и прислушивалась, не гремит ли барабан.
Но из павильонов Бен Ата все еще не доносилось ни звука.
Теперь Эл-Ит потеряла ощущение времени, а оно все шло. Королева задумывалась, уж не ошиблась ли она. Возможно, ее пребывание в стране Бен Ата закончено, и она теперь обречена слоняться здесь до самой смерти. Но потом Эл-Ит вспоминала, что у них будет ребенок. А, может, она и тут ошиблась, потому что существо в утробе ничем не давало знать о себе. Ну ладно она сама, но ведь ребенок-то важен и необходим Надзирающим.
Или, возможно, это наказание, определенное свыше… Когда эта мысль все чаще стала приходить в голову Эл-Ит, она ее усиленно отгоняла, потому что помнила: в Зоне Три такие мысли считались признаком душевного заболевания или чудовищного самомнения.
Однако навязчивая вера в то, что она сама виновата роковым образом, все больше отягощала ее. В конце концов, такие мысли неправильны только в Зоне Три, но вполне допустимы в Зоне Четыре, — а по всему выходит, что она теперь приписана именно к Зоне Четыре! Если она вообще приписана к чему-то — но откуда ей знать? Если она, допустим, виновата, тогда в чем, и почему такое наказание сочли подходящим для нее? Эти мысли — или то были эмоции? — накапливались у нее в голове, или, может, в сердце, которое постоянно пребывало в смятении и медленно закипало.
Иногда Эл-Ит подзывала Йори и стояла, обняв его за голову, глядя в его добрые и умные глаза.
— Йори, Йори, значит, я плохая? Ты не знаешь, что я такого ужасного сделала?
Но он выражал только любовь и доброту и вскоре, как принято у лошадей, опускал морду и щипал травку.
Ему было тут с ней одиноко. Однажды откуда-то из степи налетел табун диких лошадей с развевающимися гривами. Йори галопом умчался вслед за сородичами, стуча копытами так, что звенела земля. Весь долгий счастливый день Йори бегал наперегонки с ними, катался по земле среди пахнущих теплом трав и однажды умчался с новыми друзьями так далеко, что пропал из виду, так что Эл-Ит уже решила — не вернется совсем. Но он все же вернулся, один, в сумерках, и она увидела, что бедняга опечален и хотел бы остаться со своими единоплеменниками. Но Йори ткнулся своим мягким носом в ее шею в знак приветствия и терпеливо улегся, потому что с востока уже налетел ветер, и пришло время дать хозяйке укрытие на ночь.
Шли дни.
Однажды вечером, когда уже стемнело, вдали, на другом берегу ручья, Эл-Ит увидела человека, и он показался ей похожим на Бен Ата. Она перешла ручей по камушкам, побежала вверх по берегу навстречу мужу, он был по ту сторону границы. Но остановилась — плотность воздуха не позволила ей бежать дальше, и поняла, что этот человек не мог быть Бен Ата — уж слишком худой, отчаявшийся, да и во внешности ничего флегматичного, быкообразного, характерного для короля этой болотистой зоны. Но ее так потянуло к нему, что Эл-Ит поняла — перед ней все же Бен Ата. Их разделяла невозможность встречи, они стояли и во все глаза смотрели друг на друга, потом она позвала:
— Бен Ата!
И он, выждав некоторое время, в ответ хрипло прокричал:
— Эл-Ит!
Они не узнали голосов друг друга, вспомнили только взаимное раздражение от своей первой встречи. Но все же не уходили от границы до наступления темноты, когда стали видны только тени.