Они не спешили закончить завтрак, специально тянули время. Больше всего оба нравились друг другу в роли монархов, несущих тяжкий груз ответственности, — мыслящих, серьезных. «Жаль, — говорил он себе, — что она ведет себя не так, как другие девушки, к которым я привык». Но на самом деле он уже привык к ней и начинал ей доверять. Она же забывала свою врожденную антипатию к мужчинам такого генотипа, видя, что он старается мыслить и ищет точки сближения с ней, готовый попытаться разрешить проблему, столь важную для обоих.
Они не столько ели, сколько разговаривали, глядя сквозь стрельчатое окно, за которым с монотонным журчанием моросил бесконечный дождик.
К полудню дождь перестал, и они пошли побродить босиком между фонтанами, добросовестно плещущими в уже переполненных прудах, так что ходить пришлось по мелким теплым лужам. Бен Ата, как ребенок, радостно топал по воде и поднимал брызги в лужах, и Эл-Ит было неприятно на него смотреть: это выглядело довольно глупо — король словно с цепи сорвался. Он и сам все время чувствовал какую-то неловкость, неправильность своего поведения, даже как будто ожидал наказания за то, что разыгрался. И когда Эл-Ит предложила вернуться в помещение, Бен Ата тут же обрел привычную жесткость и корректность манер, как ребенок, которого слишком резко одернули. Она бросила быстрый взгляд на горные пики своей страны, уже слегка расцвеченные солнцем, опускающимся позади них в прозрачную синеву, и заметила, что он поджал губы и покачал головой. Этот человек не признавал полумер: либо разрешено, либо запрещено — третьего не дано! Но, оказавшись в помещении, они сумели восстановить прежние дружеские отношения и возобновить разговор.
Им так и не удалось установить, что же такое происходит в их государствах и какие неправильные решения принимали тот и другой, — но обоим было понятно, что дело обстоит именно так. И обоим казалось, что решение где-то рядом, но оно, тем не менее, постоянно от них ускользало.
В павильонах сгустились вечерние тени, на потолке зажглись светильники. Оба расхаживали туда-сюда по комнатам своей — в общем-то, тюрьмы, как ее ни называй. И каждый знал, что партнер тоже думает именно так. Но ни один не умел поставить себя на место другого и постараться понять причину этого. Бен Ата всеми фибрами души чувствовал, что ему необходимо вырваться из этой обстановки, отмежеваться от Эл-Ит, ему казалось, что само ее присутствие его раздражает и отталкивает, а она все маячила тут, ходила взад-вперед, и когда оказывалась рядом, его буквально передергивало. Бен Ата в жизни не испытывал ничего подобного. Но ведь он никогда в жизни не проводил так много времени наедине ни с одной женщиной, а Эл-Ит еще при этом с ним постоянно разговаривала и вообще вела себя «как мужчина», о чем он все время напоминал себе. Эти взрывы чувств были такими сильными, что в промежутках Бен Ата сам себе удивлялся и озабоченно думал, уж не заболел ли он. Снова всплыла мысль — может, эта женщина все-таки колдунья? А Эл-Ит была грустной, печальной, убитой горем, ей хотелось плакать — все это были новые для нее ощущения, она не припоминала, чтобы испытывала когда-либо желание потихоньку от души выплакаться, опустив голову на чье-нибудь плечо — хотя плечо Бен Ата подходило в данном случае меньше всего. И все же ей хотелось, чтобы он опять отнес ее на эту тахту, — нет, не для «соития», — конечно, нет, нужен ей этот варвар, — но пусть бы заключил ее в свои объятия. И такое подспудное желание ее изумило и насторожило. Эл-Ит решила, что это на нее так повлиял воздух Зоны Четыре, такой расслабляющий и гнетущий. Ведь у нее был щит, для нее специально построили жилище, но, видимо, тут ее каким-то образом развратили. Всей душой она рвалась освободиться и оказаться снова в своем государстве, где нормальным состоянием для каждого было ощущение беззаботности и ненавязчивой дружбы, а слезы свидетельствовали лишь о физическом недомогании.