– Теть Люд, до свидания, – прощается сама Юлька, и Людмила в каком-то экстатическом порыве присаживается перед ней на корточки и начинает поправлять ей шапку и воротник пальто, поглядывая на меня влажными глазами.
– Мам, – одергивает зарвавшуюся мать Света и отворачивается, возясь со шнурками-завязками на жилетке платья, – лучше мне помоги.
– Да, да, иду, – щебечет Людмила, оставляет Юльку в покое и улыбается мне: – Ну что, до завтра, Роман Владимирович?
А вот насчет завтра я ей ничего обещать не могу.
– До свидания, – говорю я, и Юлька тянет меня на улицу.
Выходим с ней на крыльцо.
– Юль, а о чем вы со Светой шептались? – Я достаю ключи от машины.
– А, так. Не обращай внимания. Просто мы с ней выступление к утреннику готовим. Па-ап, – Юлька с задумчивым видом принимается колупать носком сапога снег, лежащий на кирпичной дорожке, – а мы сейчас к бабушке или домой?
– Бабушка у подружек своих, так что домой. А что?
– А давай тогда мы не будем ее котлеты есть. Давай лучше сосиски купим, – Юлька мечтательно зажмуривается.
– Давай, – охотно соглашаюсь я. – Только тогда нам придется в магазин заскочить. – Подвожу ребенка к машине, помогаю запрыгнуть внутрь.
– А тут «Перекресток» есть, – Юлька, устроившись на детском сидении, указывает подбородком на магазин, расположенный за детским садом, и кот на ее шапке забавно подпрыгивает.
Минут пять спустя, зарулив на темную, как ночной лес, стоянку «Перекрестка» (роль деревьев здесь, правда, исполняют не вековые дубы, а кое-как припаркованные машины), открываю заднюю дверцу джипа, стараясь не оцарапать неловко пристроенную кем-то справа «Киа». Принимаю в объятия Юльку, которая собирается спрыгнуть прямо в грязную лужу, заставляю ее аккуратно её обойти, и втягиваю дочь под козырек с подсвеченной сине-бело-зеленым вывеской.
– Курить будем? – забежав на крыльцо «Перекрестка», деловито осведомляется Юлька.
– Не будем, я бросил, – напоминаю я, и при этом воровато прячу в карманы пальто свои насквозь прокуренные пальцы.
– Да? – Юлька хмыкает. – А, ну-ну.
– Что значит это «ну-ну»? – сухо осведомляюсь я, но Юлька уже устремляется в магазин. В вестибюле у рамок охраны она встает на цыпочки и пытается вытянуть из горки поставленных друг на друга корзинок зеленую сумку на роликах. От ее движения корзинки начинают покачиваться, грозясь завалиться и погрести мою дочь под собой. Отстранив Юльку, снимаю корзину сверху, беру ее в одну руку, другую протягиваю дочери, и мы переходим за рамки охраны, смешавшись с толпой. Раздвигаю плечами мечущихся у кассы людей, чтобы Юльку не раздавили.
– Водка «Мороша» из чистых вод Карелии. Водка «Мороша», – мечтательным голосом мужика, грезящего, как бы сегодня надраться, из динамиков, подвешенных над нашими головами, навязчиво напоминает реклама.
«А может, правда, водки купить? – думаю я. – Почитать Юльке на ночь, потом, когда она уснет, вместо того, чтобы звонить, как я обещал, Веронике и выяснять у нее, когда ее муж снова отбудет в командировку, тихо напиться и хотя бы на пару часов отключить телефон и сознание, которое последние пять лет каждый день мне твердит, что моя жизнь, в общем, не удалась, хотя я всё и всегда старался делать лишь правильно».
– Пап, сосиски там, – не подозревая о том, какие мысли гуляют в моей голове, Юлька тянет меня направо.
– Откуда знаешь? – удивляюсь я с учетом того, что тексты на указателях моя дочь не читает. То есть зрением Юлька выхватывает отдельные буквы, но составить фразу целиком в голове у нее пока что не получается.
– А так в любом магазине. Сначала фрукты, потом молоко, потом колбаса и хлеб, – невозмутимо поясняет мне дочь.
– А-а, – говорю я, чтобы хоть что-то сказать.
Как всегда в таких случаях до кучи возникает еще и острое чувство вины, что у Юльки проблемы со чтением, причина которых – это как мне врач пояснил – кроется в том, что последние три года в нашей семье царил неправильный эмоциональный фон, и у Юльки произошел элементарный сбой. Правда, природа, словно опомнившись, словно в награду подарила моей дочери прекрасную память и наблюдательность, но даже это оправдание, пробивающееся в щели моей вечно клокочущей совести, давно меня не спасает.
– Пап, не медитируй, – заглянув мне в лицо, одергивает меня Юлька и, лихо сдвинув шапку на затылок, продирается, а вернее, пытается таранить мной толпу у рекламного стенда. Стенд представляет собой поставленный на растяжку плакат с надписью «Сырок «Островок». У плаката с ноги на ногу переминается унылая девушка и еще более унылым голосом предлагает всем желающим продегустировать сыр странного серого цвета. С учетом того, что молочный продукт нарублен до размеров приманки грызунов в мышеловку и утыкан острыми зубочистками, выглядит эта композиция, мягко говоря, неаппетитно.
Юлька смотрит на сыр, потом жалобно на меня. Сыр она очень любит.
– Еще чего, – моментально иду в жесткий отказ я, – у тебя руки грязные.
«И кто трогал этот сыр до тебя, я тоже не знаю».
– Зануда ты, папа, – печально вздыхает Юлька.
– Ага, я такой. – Я даже спорить не стал, хотя в моем возрасте некрасивое слово «занудный» принято заменять на красивое «принципиальный».
– Тогда готовую нарезку с сыром возьми. – Выдав это пожелание, Юлька синицей подныривает мне под локоть, и через пару секунд ее помпон начинает мелькать уже метрах в пяти от меня.
– Куда без меня? – злюсь я.
– А я тебя у колбасного подожду!
«Ага, подождет она…» Впрочем, она действительно меня подождет и никуда не уйдет. Будет стоять и упрямо ждать, пока я за ней не приду.
Тем не менее, в погоне за дочерью делаю шаг влево и непроизвольно врубаюсь локтем в спину пожилой, но, судя по боевому раскрасу, отчаянно молодящейся женщины с вавилоном на голове. Женщина, чуть не подавившись сыром на палочке, сглатывает и отчаянно лязгает зубами.
– Молодой человек! – отдышавшись, на повышенных тонах начинает она.
– Прошу проще… – извиняюсь я – и замираю, не договорив, когда мои глаза выхватывают за ее спиной контуры другой женской фигуры. Той, что отчаянно знакома мне. Той, что была у детсада.
«Она…»
Она – это выше среднего роста молодая шатенка с выкрашенными в золотистый цвет длинными волосами, одетая в прямое серое пальто с капюшоном и с поясом, туго затянутым на узкой талии. Она стоит ко мне в профиль, и, отводя рукой от лица прядь волос, рассматривает полки с пирожными.
«Диана. Рыжая…» – Да, так я ее называл. Моментально холодеют кончики пальцев. В то, что это Диана, я верю и не верю.
– Молодой человек, – между тем продолжает читать мне нотации женщина, – я из-за вас чуть не подавилась. Я…
– Извините, – внезапно севшим голосом повторяю я, и женщина, возмущенно поморгав на меня, перехватывает направление моего взгляда. Сообразив, куда, а вернее, на кого я сейчас уставился, она хмыкает и отходит в сторону, оставив меня в покое. Я, как загипнотизированный, делаю шаг вперед, но, спохватившись, кошусь на витрину, где, рассматривая упаковки с сосисками, пританцовывает моя Юлька. «Только не уходи никуда без меня», – мысленно умоляю я дочь и снова возвращаюсь глазами к Диане. Рыжая, не замечая меня, наклонившись, тянет с полки прозрачную, запечатанную в полиэтилен, коробку с покрытыми глазурью пирожными. «Берлинские печенья. Она всегда их любила… А вкусы у нее не меняются», – думаю я, продолжая двигаться к ней. Точно почувствовав мой взгляд, Рыжая поднимает голову, попадает взглядом в мои глаза и, судя по выражению ее лица, выпадает в осадок.
– Диана, привет, – подойдя к ней, здороваюсь я. – Сто лет тебя не видел.
Рыжая, приоткрыв рот, начинает пятиться, натыкается спиной на острый угол полки и сдавленно издает: «Ой!»
– Куда? – выбросив руку вперед, я смеюсь, хватаю ее за локоть и тяну к себе.
– С ума сошел? – придя в себя, шипит Рыжая и пытается выдернуть руку. – Руки от меня убери!