Здесь самое главное не дать женщине навязаться к вам третьей лишней в попутчики.
– Знаете, – я интимно наклоняюсь к Людмиле, – я всегда боялся женщин, которые могут читать меня, как открытую книгу. Как вы, – выпрямляюсь. – Ну что ж, пойду к своей старой знакомой. Увидимся.
Я поворачиваюсь к Людмиле спиной и возвращаюсь к столу, где оставил Юлькин букет, там же прихватываю программку утренника и со всем этим добром отправляюсь к Диане. Людмила ошеломленно глядит мне вслед, неуверенно жует губами. Диана, покосившись на меня в зеркало, продолжает неторопливо водить пуховкой в области рта, демонстрируя мне крайнюю степень презрения. Причем смотрит Диана так, как глядит женщина на стадии принятии решения, между «откровенно говоря, после этого я вообще не хочу с тобой разговаривать» и «что ты еще собираешься мне сказать?»
Повисает пауза. Остановившись у зеркала, я смотрю на нее, и не то, чтобы я сейчас стремился изобразить покаяние, но, откровенно говоря, чувствую я себя довольно-таки паршиво. Мне жаль Людмилу, которая, как и большинство увлеченных своими фантазиями женщин, не сумела вовремя остановиться. Еще больше мне жаль Рыжакову, сыгравшую в моих разборках с Людмилой роль громоотвода.
– Прости, – говорю я.
– Умно, – помолчав, замечает Рыжая и кивает в сторону актового зала, где только что, рассеянно поправляя под платьем бретельку бюстгальтера, скрылась Людмила. – Но как-то не очень красиво вышло.
– Да? Наверное. Впрочем, согласен, – опираюсь рукой о стенку, к которой привинчено зеркало, ерошу волосы. – Похоже, я практику растерял, да?
– Ну что ты, по-моему, с точки зрения практики у тебя сейчас даже лучше, чем раньше, – и Рыжакова со щелчком захлопывает пудреницу, убивая меня.
– Слушай, это… в общем, это не то, о чем ты подумала. Там ничего нет и не было, – вздыхаю и морщусь я, сообразив, что только что вдогонку запустил Диане не самой умной фразой, которая вместо того, чтобы убедить ее в том, что «там ничего не было», как раз заставит ее считать, что «там что-то было». – Давай не будет выяснять здесь отношения, хорошо? – покаянно прошу я. – Мы же не за этим сюда пришли?
– Выяснять отношения? – Рыжая распахивает свои удивительные глаза и с изумлением глядит на меня. – Ром, Рома, – она резким движением забрасывает пудреницу в карман рюкзака и с треском закрывает карман на молнию, – позволь и мне напомнить тебе кое о чем. У нас с тобой давно нет никаких отношений, и меня абсолютно не интересуют твоя личная жизнь, и здесь я не из-за тебя, а из-за твоей дочери. Просто… – она сглатывает, – просто я, по всей видимости, совершила большую глупость, когда согласилась прийти к Юле на утренник. И, видимо, это еще не последняя ошибка, которую я совершаю. – На секунду в ее глазах вспышкой появляется та самая, уже горчащая на моем языке боль, и я, откинув условности (честно говоря, надоело мне это все), задаю ей вопрос в лоб:
– Тебе так понравилась моя дочь?
– Да. Понравилась, – без пауз и очень спокойно отвечает Диана. – А что?
– Просто так спросил. – Я продолжаю разглядывать ее, а она вопросительно глядит на меня. И у меня, как ни странно, не возникает и тени сомнения в том, что Диана сейчас мне солгала, или что она пришла на праздник Юльки, чтобы испортить той настроение, или вообще – дикость какая! – имеет что-то против моей пятилетней дочери, но… Но я чувствую – кожей, мозгами, может быть, интуицией (если последняя вообще есть у мужчин), что под пластами ее невозмутимого голоса и дружелюбного, даже дружеского расположения к моей Юльке скрывается что-то еще. Что-то болезненное, что-то личное, что-то тайное и запретное и оттого запечатанное в ее душе на тысячу ржавых замков, спрятанное так далеко, что без согласия Дианы вытащить это на белый свет возможным не представляется.
«Я перестал читать тебя, как мог когда-то», – с невольной грустью думаю я, глядя на женщину, к которой меня по-прежнему тянет.
– Ром, если ты хочешь, то я сейчас оденусь, попрощаюсь с тобой и уйду, – между тем убийственно-ровным голосом предлагает Диана. – Только ты сам скажи Юле, что я не смогла остаться. Что меня, например, срочно вызвали на работу. Если мое присутствие тебя напрягает, то просто скажи мне, и я уйду. И всё. – Демонстрируя мне это всё, Диана вцепляется в свой рюкзачок и глядит на меня так, что я совершенно четко осознаю: если я сейчас скажу: «Да, я согласен», то она и вправду уйдет. Но после этого не будет уже ничего. И с этого дня она будет обходить этот проклятый детсад за тысячу километров. Я не знаю ее текущего адреса, но она и это использует. Она забаррикадируется от меня в Фейсбуке, она вычистит всю нашу недавнюю переписку и переведет в черный список контактов номер моего мобильного, который я дал ей в письме (если, конечно, она вообще решила сохранить в записной книжке мой номер). Но самое печальное произойдет даже не тогда, когда она провернет все это, а когда она сотрет меня из своей памяти. Сотрет так, что после этого я могу до бесконечности фантазировать о том, что однажды она захочет ко мне вернуться, или что нас с ней снова сведёт судьба, но… она не вернется. Та, прежняя Диана, вернулась бы. Эта – другая, с багажом жизненного опыта и уже неизвестной мне ее личной жизнью – нет.
– Я не хочу с тобой ссориться. – Я пытаюсь до нее дотянуться. По крайней мере, я не хочу, чтобы мы с ней снова расстались врагами. «А ты, похоже, вообще не хочешь с ней расставаться», – догоняет меня новая и довольно трезвая мысль, раз уж я успеваю вовремя отдернуть руку, заметив, как при моем движении к ней пальцы Дианы вцепились в рюкзак так, что у нее даже побелели костяшки.
– А мы и не ссорились, – убедившись, что я не собираюсь трогать ее, Рыжакова с усилием улыбается, и ее пальцы медленно разжимаются. Она перехватывает рюкзак более спокойным движением и, пропустив его лямку через запястье, привешивает его себе на плечо. – Просто ты задал вопрос, а я на него ответила. Причем, ответила честно.
«Тогда почему бы тебе заодно не объяснить мне здесь, сейчас и также честно, что произошло семь лет назад, когда ты, не сказав мне ни слова, собралась за Панкова?» – так и подмывает меня спросить у нее, но мне просто не дают этого сделать.
– Уважаемые родители, пора, пора в актовый зал, – пробегая мимо нас, хлопает в ладоши Юлькина воспитательница – уютная незамужняя девушка лет пятидесяти, выгоняя из вестибюля и периметра вешалки заплутавших там или заговорившихся между собой родителей.
Я рассеянно киваю, провожая ее глазами. Жаль, но подходящий момент упущен. К тому же, меня начинает не на шутку интересовать, а куда, собственно, делась Юлька?
– Всё, Ром. Если мы все выяснили, то пошли в актовый зал.
– Пойдем лучше Юльку найдем, – я кручу по сторонам головой. – Черт, она все-таки дождется, что я ей однажды маячок привешу.
– Она правда в актовый зал пошла, я за ней смотрела. Людмила не солгала… Да, кстати, между нами, девочками, говоря: Ром, ты знаешь, что ты со своей джентельменской демагогией порой просто невыносим? Ты мог бы и по-другому объяснить этой своей Людмиле, что она тебе просто не нравится.
– Она не моя, – быстро говорю я.
– Не важно, – качает головой Диана. – Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.
– А знаешь, ты изменилась, – и я, чуть прищурившись, смотрю на нее.
Рыжая на секунду приподнимает брови:
– Открыть тебе секрет? Ром, мне давно не девятнадцать лет. И ты больше меня не знаешь.
И, как ни странно, но именно эти слова, которые, казалось бы, должны были дать мне понять, что у нас с ней поставлена точка, вселяют в меня оптимизм и даже надежду. Нет, действительно, если разобраться, то так могла выразиться только женщина, которая хотела тебе сказать: «Ты не знаешь меня, но я не против, чтобы ты узнал меня, новую, и оценил эту разницу».
– Хорошо, как скажешь. Ну, пойдем, еще неизвестная мне женщина, – в итоге киваю я.