– И что было потом?
– Ничего. Ее забрали в психушку, а Николай с Илюшкой уехали. Буквально на следующий день. Я ведь их видела, думала, на дачу едут или в гости. Николай еще посмотрел на меня так странно. Как будто боялся. Больше я их не видела. Они квартиру потом продали. Я все ждала, что Илюшка вырастет и меня найдет. Но нет… Хотя он тогда еще совсем маленький был. Может, и не запомнил. А я до сих пор помню его затылок с всклокоченными волосами. Я его заставляла мыть голову, так он мыл только челку, для вида, а на затылке всегда волосы дыбом стояли. Я больше никого никогда так не любила, как его… Я все думаю – каким Илюшка вырос? По характеру? Не дай бог, ему болезнь матери передалась по наследству. Хотя, если он в отца пошел, еще хуже…
– А что Николай?
– Это еще при мне было. Когда я вот так с ним жила – через лестничную клетку.
Старый дипломат умер. Был похоронен на престижном кладбище. На панихиде бывшие соратники говорили о нем как о «свидетеле эпохи» и «вершителе судеб». На поминках друг отца, известный дипломат, которого Николай называл дядей Витей, уже сильно выпив, подсел к нему:
– Эх, Колька… твой отец… мы с ним… жаль, никто не записал, не зафиксировал… это бы была бомба… с такими людьми встречался… такие переговоры вел… да если бы не он… знаешь, через много лет да написать бы… да продать… говорят, на Западе такое берут… Ни стыда, ни совести у людей…
Николай послушал дядю Витю и забыл. Вспомнил, когда через несколько лет к нему обратились журналисты одной западной газеты с просьбой дать интервью – об отце, о том, как «вершили политику». Николай был польщен и, когда рассказывал, ему казалось, что это он «вершил», что это он – главный герой. Уже в конце разговора корреспондент, бравший интервью, поинтересовался: не осталось ли каких-нибудь следов, записей, воспоминаний о тех днях? Сейчас такой момент: если опубликовать, будет бомба.
– А если бы воспоминания нашлись? – осторожно спросил Николай.
– Да это стало бы проектом столетия! Откровения свидетеля эпохи! – воскликнул корреспондент и добавил, что он лично готов искать все возможности для публикации и вести переговоры с издателями.
– Ищите издателя, материалы будут, – сказал Николай и сел за расшифровку отцовских записей, которые до того даже не просматривал, ему было неинтересно.
Корреспондент позвонил совсем скоро. Нашел. Издатель готов публиковать ради исторической правды, а значит, за символическую плату. Николай взял время на раздумья – два дня. Все это время корреспондент объяснял ему, что главное – развенчание мифов и неоценимая роль его отца в судьбах людей, судьбе целой страны. Главное – рассказать, как было на самом деле. Обелить многих незаслуженно осужденных людей, раскрыть глаза современным читателям.
– Нет, я не буду публиковать, – ответил Николай.
– Я вас понимаю… – выдохнул корреспондент, думая, что Николай боится политических репрессий.
«Ничего ты не понимаешь», – подумал Николай. На самом деле ему было наплевать на историю, правду и осужденных людей. Ему хотелось получить деньги. Сразу. И много.
Еще через несколько лет к нему обратились представители западного университета, не очень большого и не очень известного, которые хотели получить записи его отца в свой архив, при том условии, разумеется, что записи эти есть. Университет назвал цену, по тем временам показавшуюся Николаю умопомрачительной. Он согласился.
А еще через несколько лет другой не очень большой и не очень известный, но достаточно щедрый университет тоже заинтересовался наследием дипломата.