Там в беспорядке были свалены пакетики с разнообразными приправами, макароны разных форм, рис, сахар, соль, чай, как будто уезжающие оставляли после себя неприкосновенный запас для следующих постояльцев.
В холодильнике лежали давно протухшие помидоры в банке, засохшие горчица и сыр, а в морозилке помимо немыслимого количества льда были обнаружены сливы. Татьяна удивилась, потому что впервые в жизни увидела, что их можно морозить.
Под раковиной она нашла несколько кастрюль размером с хорошее ведро, а маленьких, наоборот, не было. Набор кухонной утвари ей тоже показался странным – в углу валялась роскошная форма для кексов, а лопатки, чтобы перевернуть на сковородке мясо, не было. Имелось сито, но не было дуршлага.
Первые три дня, пока Макс возился с Мусей, Татьяна отмывала, отдраивала дом, закупала продукты и узнавала обстановку – где аптека, где магазин.
– Ну вот, теперь можешь спокойно уезжать, – сказала она мужу. – Все хорошо. Если что – обращусь к Диме. Да и домработница должна приехать.
Макс кивнул.
В первый день после отъезда Макса все шло как обычно. Татьяна посадила Мусю в коляску, и они пошли гулять – купить хлеба, йогурта. Обычно коляску вез Макс. Татьяна, когда взобралась на горку, была вся мокрая. «Зато похудею», – подумала она.
С Максом ей было спокойнее. Они даже смеялись над этим странным центром вселенной – церковью, кладбищем, помойкой, хлебной лавкой и школой. Теперь ей было неуютно и страшновато. Видимо, в этот день в городке что-то праздновали, и на пятачке собралось много народу, в основном женщин в белых накрахмаленных платках, которые прикрывали всю голову и закалывались под подбородком, оставляя длинные фалды. Молодых было мало, больше старухи – в черных колготках, черных бесформенных платьях. Они громко разговаривали – Татьяна не понимала, на каком языке. Слышались гортанные, резкие, как будто лающие, звуки.
Татьяна решила обойти эту толпу и пошла в сторону Старого города. Даже эти огромные ворота показались ей страшными. Маленькие окошки-бойницы, сама крепость, стоящая над обрывом. У нее закружилась голова, и она отошла от стены. По булыжникам катить коляску было невозможно, Татьяна дошла до конца первой улочки, если этот закуток можно было назвать улицей, и поняла, что заблудилась. Где-то наверху ругалась женщина. Ей в тон закричал муэдзин. Рядом, наверное в ресторане, поставили диск – популярные мелодии итальянской эстрады. Татьяна прошла, толкая коляску, еще несколько метров и уткнулась в стройку. Двое рабочих выкладывали лестницу, которая шла практически вертикально. Макс рассказывал, что этот город раньше был пиратским, а самые старые дома служили тюрьмами. Татьяна почувствовала, как по рукам бегут мурашки – от сильного, сносящего с ног ветра, от этих мрачных каменных закоулков, от музыкальной какофонии. Она увидела старуху, которая стояла вместе с ней за хлебом – старуха была в старом халате и тапочках. Татьяна кинулась к ней, показывая знаками, что заблудилась. Старуха махнула рукой – мол, иди туда.
Татьяна выбралась из города и пошла домой. Она старалась не смотреть по сторонам, но, проходя мимо кладбища, подняла голову. Прямо около ограды стоял огромный постамент с бюстом ребенка. Судя по надписи на плите, мальчик умер в возрасте пяти лет. Татьяна заставляла себя не оборачиваться, но этот постамент с лицом мальчика, выполненный в бронзе, отполированный, сверкал на солнце и слепил глаза. Его было видно даже с пригорка, когда само кладбище скрылось из виду.
Весь вечер Татьяна бегала как заполошная. Муся рвалась на террасу, где стоял огромный мраморный стол. Татьяна гнала от себя мысль, что стол очень похож на перевернутую могильную плиту – точно такие же, такого же цвета, она видела на кладбище. К тому же Мусин висок приходился как раз на уровень стола, и девочка, еще нетвердо державшаяся на ногах, конечно, ударилась.