Опять про дедушку. Когда жили уже после немца на Спартановке, мы работали, дедушка дома сидел, был старенький и, наверное, больной. Не знаю, сколько ему было лет. Мы на него получали 300 грамм хлеба по карточкам. Хлеб получали в ларьке, в заводе. И вот когда я из третьей смены иду утром домой, и несу ему эти 300 грамм (а несу их за пазухой под фуфайкой, зима была), чтоб мне хлебом не пахло. Потому как очень хотелось есть. Я получала 800 грамм. Так вот, кусочек 200 грамм продашь на базаре, а остальное съешь и опять хочется есть. Так вот, когда я несу этот хлеб за пазухой, а он всё равно пахнет вкусно и я пока с тракторного приду на Спартановку (тогда не было транспорта), я эти 300 грамм, все обломаю корки, и я их не ела, а сосала, чтоб на дольше во рту был вкус хлеба. Было мне стыдно отдавать ему обломанный паёк, но он меня за это никогда не ругал.
И вот однажды, я была дома одна, пришла из третьей смены, Манефа и мама Нюра на работе, он при мне умер. Всё до этого просил: Нюся, так он меня звал, согрей мне кипяточку. Пришли с работы мама Нюра и Манефа, а здесь печальная весть. Похоронили мы его на кладбище, которое находилось на Спартановке, около Волги. Теперь там стоят высотные дома, а кладбище, по-моему, и не переносили. Потом Манефе дают комнату на Нижнем посёлке в 509 доме – это рядом, где ты лежал с перебитой переносицей в детстве. Помнишь? А дом, наверное, продали (точностей не знаю). А комнатка эта малюсенькая, как твоя сейчас, и вот мы, три невесты, жили там. Это были уже 1946—1948 года. Я понимала, что мешаю своим тётям, и мне так хотелось жить самостоятельно.
И в то же время жить было весело – во-первых, молодость. В парке над Волгой была танцплощадка, где каждый вечер были танцы, соответственно за плату. Крутили пластинки певцов нашего времени: Утёсова и многих других, иногда играл духовой оркестр. Танцевали танго, фокстрот, вальсы, а потом приходили на танцы организаторы от молодёжи и разучивали с нами старинные танцы: полечку, краковяк. Становится пара учителей, а мы парами за ними и повторяем их движения, но так эти танцы и не прижились. Но дело в том, что на танцах не было ребят моего возраста (все погибли в войну, начиная с 1920 и до 1925 годов). Самые годы, подходящие для меня, но их не было.
Ну а теперь опишу, как познакомилась с твоим отцом. Тогда было распространено такое движение, сейчас называют ДНД – добровольная народная дружина в помощь милиции. А тогда их называли бригад-милиция, а в народе «досурма». И вот однажды на Нижнем продавали крупы (с продуктами было ещё плохо, это был 1948 год, но уже без карточек). Очередь стояла на улице огромная, а в магазин вот эта самая бригад-милиция пускала по 10 человек и т. д. Я заняла очередь, но для интереса подошла поближе к двери и когда очередной раз пропускали в магазин, молодой симпатичный паренёк моих лет в военной гимнастёрке глазами подаёт мне знак: мол, проходи. Я была не уверена, что это мне, огляделась по сторонам, никто не реагирует на его знак. И я решилась зайти в магазин, вместе с очередным десятком покупателей. А продавцов было несколько, но там следили, чтобы купил только 1 кг. крупы и выходи. Я купила. Он, этот паренёк, подходит ко мне и шепчет – если вам нужно ещё, покупайте у следующего продавца. Я не помню, купила я или нет, но он мне понравился. И я ушла домой, мне было идти работать во вторую смену. А моя сменщица Маша дружила с парнем, который был в бригад-милиции. Вот я ей всё рассказала. Она говорит: я скажу своему Ивану, он тебя с ним и познакомит. И вот однажды она приходит мне на смену с будущим моим мужем, то есть твоим отцом. Он сел на стул, а я стала сдавать ей смену и говорю ей: Маша, да ведь это не тот человек, тот молодой и так далее. Она говорит: Иван, наверное, подумал на твоего отца. Он был тоже «досурмой» и с большой шевелюрой (в парикмахерскую ходил, кудри завивал). Я ей сдала смену и он пошёл меня провожать на Нижний. Враз похвалился, что ему завод дал комнату, что у него была очень плохая знакомая, и что он решил жениться – вот так прямо враз. Хотя я была не юная, но очень наивная (как я сейчас это оцениваю). Он мне не понравился своим поведением: например подходим мы к дому, он мне говорит, вынеси мне напиться. Я пошла за водой. Жили мы на втором этаже, а он в это время пошёл в туалет, который стоял между домами на улице, большой такой. И вот он из него выходит и на ходу застёгивает ширинку. А я стою с водой и жду его – мне это не понравилось и было стыдно за него. И так с неделю мы с ним повстречались, он водил меня в кино. Там же на нижнем была кино-площадка и бесплатно – потому как он «досурма». Имели они право на бесплатное кино. Предлагает замуж, я соглашаюсь – ещё бы, комната, буду сама хозяйка (короче, брак по расчёту, как сейчас говорят). Говорю маме Нюре об этом. Она начинает мне шить белое платье, а ему рубашку. Вот он приходит к нам со своим другом, тоже Саша, сват короче. Сватов надо чем-то угостить – у нас была бахча и вот разрезали большой арбуз. Саша свой так скромно ел, а жених уплетал за обе щёки, расплёвывая по столу семечки. Опять я была про себя возмущена его безалаберностью, но думала: привыкну и перевоспитаю. НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ! Ещё раз соврал мне. Сказал, что он с 1916 года, ну думаю на десять лет, нормально вроде бы. А когда пришли в ЗАГС… Тогда всё было очень просто. Нам дали заявления-бланки, я стала заполнять. Он грамотно не умел писать, 4 класса у него было. Он всегда вместо Анна писал Ана. И вот, когда развернула его паспорт – и там год рождения его 1913. Я ему шепчу – ты же говорил с 1916 года. Он махнул рукой – пиши, ну я и стала писать. Через три дня нам выдали брачное свидетельство. Приехала тётя Дуся и настояла, чтобы мы обвенчались. Так мы и сделали. Венчались в Волгограде, в главной церкви, где впоследствии и вас с Наташей крестили.
Собрали небольшой стол: моя подружка, лучшие мои тёти, брат отца с женой. Вот и вся свадьба. А он оказался вруном, всё время врал внаглую (царство ему небесное) – говорят, про покойников плохо нельзя говорить, ну а если ничего хорошего сказать нельзя! Ну а дальше ты знаешь: что он голубятник, прикрывался этими голубями и продолжал ходить по своим знакомым, которые у него были до меня. Итог – развод. И он потерялся совсем, связался с аферисткой, которая его затянула в свои сети. Нормальный мужик этого бы не позволил. Ещё раз царство ему небесное.
Я тебе не писала про своего отца! Звали его Федот. Его раскулачили в 1930 году, сослали в Архангельск и он там умер от туберкулёза – со слов мамы Нюры. Я спрашивала: что, он был богатым? Говорят, была корова да лошадь. Родственников отца не знала. Наверное, у него их и не было. Моя девичья фамилия была Назаренко, по отцу. А дедушка Денеко. И вот когда меня отдали в школу, записали Денеко, а когда исполнилось 16 лет в 1942 году, я получила паспорт в Красной Слободе на Назаренко. Вот всё подробно, что я могла вспомнить. Извини за непоследовательность, сам подкорректируешь. И за плохой почерк – пальцы корявые стали.
Ещё вспоминаю о своём детстве… Мама Нюра иногда на летние каникулы отдавала меня жить к тёте Дусе за Волгу на эти самые «Скудры». У них было двое детей: Анна, что живёт сейчас где-то в Бекетовке, она с 1930 года и Виктор с 1928 года. Вот мы играем, я самая старшая из них, играем вместе – не ссорились. Но жить мне у них все каникулы не нравилось, потому что я была у них работница. Было хозяйство: корова, куры, огород. И всегда тётя Дуся меня будила рано утром помогать ей по хозяйству, а её дети спали. Рано утром она доит корову, а я потом гоню её в стадо, где-то в определённом месте пастух собирает коров. Прихожу домой, начинаю пропускать молоко через сепаратор, такой аппарат, который отделяет от молока сливки – дальше мою его, а в нём очень много частей, всё надо хорошо промыть. А Анна с Виктором всё ещё спят. Потом тётя Дуся начинает готовить еду – русская печь стояла прямо во дворе (как в сказке Иванушка-дурак едет на печи русской). И вот в этой печи: протопят её, а потом на угли ставят варить. Была у них здоровенная чугунная сковорода – на неё чищеный картофель и заливается это сливками – чудесное кушанье – картошка пропитается вся сливками очень вкусно. Почему-то ели прямо на земле, прямо у печи расстилается клеёнка и все пять человек – садимся и из общей сковороды друг перед дружкой наворачиваем эту картошку. Ещё она парила там початки кукурузы – аж зёрна потрескаются от жара – и вот мы, детвора, эти початки целый день таскаем и едим. Тогда кастрюль не было, были большие чугуны, которые в печь ставили ухватами. Чугуны размерами были разные – большие и маленькие, и на каждый чугун был свой ухват (железная рогулька с деревянной ручкой). Вот этой рогулькой обхватываешь чугун и в печь или из печи.