– Ну хорошо, давайте скорее, а то спать хочется, – Лёша не возражал. Правда, оказалось, что их не трое, а пятеро, и что у них чемоданы, но нам уже было всё равно.
Они ушли за оставшимися и чемоданами, а Лёша достал ватный матрас, мы постелили его на циновку, нашли пару подушек, и тонкие шерстные одеяла. Одного мы решили положить на раскладной диванчик, а Сережа спал на своем детском диванчике. Две пары легли на матрас поперек, а холостой парень на кресло.
Женщина всё время кашляла, и под утро Сережа перебрался к нам в постель.
Утром я покормила своих гренками с яйцами, а для гостей у меня ничего не было, но я предложила им горячий сладкий чай и хлеб с маслом. Понятно, что они и не ужинали.
– Нам неудобно, – сказал тот, что уговаривал нас пустить их переночевать.
– Ну да, но есть-то хочется, – ответила я. – Просто у меня ничего нет, только чай, хлеб и масло.
Они попили чай, предлагали нам деньги, но мы отказались.
– Мы на этом не зарабатываем, – сказала я.
Они собрались и ушли. Оставили нам курицу в холодильнике, которую купили на всякий случай, – когда едешь сюрпризом, у хозяев может и не оказаться еды.
Когда мама узнала о том, что мы пустили в дом посреди ночи пятерых незнакомых людей, рассердилась:
– Зоя, ну как вы могли такое сделать? А вдруг это грабители?
Я вспомнила юношу, его честные светлокарие глаза, тонкие брови. Не зря на переговоры послали его.
– Мама, я как-то сразу поняла, что они не бандиты, – ответила я. – Да и что у нас взять-то?
А бабушка добавила:
– Нона, не переживай, бог убогим соломку подстилает…
На каникулы на седьмое ноября Катя ездила с отцом в театр. Я после посещения с пятилетней Катей спектакля «Волшебник изумрудного города» в театр с детьми не ходила, правда, помню, что всё же была на «Трех толстяках», но когда, не могу сказать. Помню только, что с Катей, не с Сережей.
На другой день после театра у Кати поднялась температура до 37,5 и заболела горло. Она отлежалась два дня в постели, температура больше не поднималась, и горло прошло, но в первый день учебы, я её в школу не пустила:
– Что-то глаза мне твои не нравятся, мутные какие-то, больные глаза, посиди-ка ты дома еще денек.
А к вечеру по Катиному телу пошла сыпь, мелкая красная, не похожая на аллергию.
Наша участковая врач Симонова не любила как-то ходить по этажам без лифта, а лифт в очередной раз не работал, и я не стала вызывать врача к десятилетнему ребенку без повышенной температуры, а отправила Алешку с утра показать врачу девочку, на всякий случай предупредив его, чтобы он обязательно зашел в поликлинику со стороны бокса, и вызвал врача к себе:
– Черт его знает, что это за сыпь, может быть, инфекция какая-то.
А Сережку отвела в детский сад сама.
Алешка позвонил мне, и сказал, что Симонова нас ругала, почему её не вызвали, у Кати скарлатинозная сыпь, скарлатина ходит с тяжелыми осложнениями, велено лежать в постели и пить антибиотики. И две или три недели никакой школы.
– Ну вот, – сказала я вечером дочке, – потом расскажешь Таисии Петровне (классной руководительнице), как я спасла весь ваш класс от эпидемии скарлатины, оставила тебя дома без явных признаков болезни.
Еще до скарлатины Катя подралась с Машей Сысоровой. Подралась, громко сказано, Маша её побила, а потом еще и камнями кидалась. Все дни эта девочка проводила у нас, весь третий класс, а в четвертом её всё больше вытесняет Наташка Самыгина. В четвертом классе Наташка очень льнула к Катеринке, часто появлялась у нас и, блестя глазами, рассказывала мне, какая замечательная девочка Катя, самая лучшая девочка в их классе, и сравнить её даже не с кем. Ни единого темного пятнышка не могла допустить Наташка на светлом облике подруги, и сомнениям в великих достоинствах дочери, мелькавшим на моем лице Наташка противопоставляла свою глубокую убежденность в несравненных достоинствах Кати. Начитанная, уверенная в себе, хорошо учившаяся Наталья, к тому же так высоко оценивающая Катеринку, была как подруга интересней для Катерины, чем простоватая Машка, и мягкая, неспособная оттолкнуть кого бы то ни было, Катеринка, оказалась неверной в дружбе и предпочла Самыгину, а самолюбивая Марья, чувствуя себя приниженной и брошенной, из ревности пыталась побить мою Катьку. Вся эта трагедия прошла мимо моего занятого солями тетразолия (веществ, на которых я попытаюсь сделать диссертацию) сознания, и только разбрасывание камней открыло мне глаза на драму внутри девчоночьего коллектива четвертого «Г».
– Как же ты дочка допустила, чтобы Маша Сысорова тебя побила? Она же тебе до плеча только. Стукнула бы её разок, да и всё.
Большие зеленые глаза дочери стали наполняться слезами:
– Ты, мама, не понимаешь, я не могу ударить человека, не могу и? всё тут. – Я понимала, но плохо.
Наташка Самыгина, председатель совета отряда, решительно выступала за исключение Маши из пионеров, драки с подругами чернили светлый облик советского пионера, и теперь брошенная, оттиснутая на задний план двоечница Машка оказывалась недостойной носить галстук.
Я провела доверительную беседу с дочкой.
– Не стоит, может быть, так раздувать это дело, а? Помирись ты с Марьей, прости её, но больше не дружи близко, отойди постепенно.
Катя опять пустила слезу, теперь уже потому, что ситуация вышла из-под контроля, и подруги действовали сами по себе, забыв о том, что причиной конфликта была Катя.
– Если вы помиритесь, Наташка умерит свой воспитательный пыл. Ты же не хочешь, чтобы Машку исключили?
– Нет-т, – плакала дочь, – но и мириться не хочу, в конце концов, не я била Машку, а Машка меня.
Я только вздохнула. Катерина – причина раздора двух захватнических женских натур была без вины виноватой. Оставалось надеяться на разум Таисии Петровны. Классная решительно осудила образовавшиеся в классе коалиции. Катя так и расписывала спустя много лет.
– Таиська поорала на нас, повращала глазами в разные стороны, и на этом дело и кончилось, а когда позднее стал образовываться новый «Д» класс из-за переполненности, Маша сама с радостью ушла туда, хотя обычно в новый класс классные руководительницы старались отдать учеников похуже, а сами дети и родители изо всех упирались, и при таком способе отбора вновь образующийся класс изначально оказывался самым слабым. Маша Сысорова единственная сама туда попросилась, начала жизнь с новой, чистой страницы:
– Меня там никто не знает, мне там будет проще, – скажет Маша.
Эта её решительная манера обрывать несложившееся и начинать с нуля будет хорошо прослеживаться позже, в зрелые годы Маша решительно сменит двух мужей за короткий срок, а потом и третьего выгонит, но до этого еще далеко.
На новый год к нам приехал Сашка Ярош, мой новый сослуживец, с женой Наташкой, дочкой Ксюшей и парой друзей, Ирой и Колей, которые завалились к ним в дом, когда они уже собрались уходить. С собой они привезли кучу всякой еды, очень вкусную домашнюю колбасу, и, помню, мой куриный плов с кусочками апельсина даже не попробовали.
Детей уложили спать в двух комнатах, а сами сидели в комнате с балконом. Там стояла софа, новый книжный шкаф, висели проданные мне Ниной Скуратовой, моей сослуживицей, расписные красные с розовым и синим шторы и лежали подушки с наволочками из этой же ткани.
Как всегда, если я выпью и поем ночью, мне было плохо с желудком и пришлось пойти и вырвать, потом меня трясло от озноба некоторое время, и я, расклеившись, легла спать, но довольно поздно, уже в четвертом часу. Пьяный Сашка давно свалился на надувной матрас, Ира с Колей легли, а самоотверженная Наташка перемыла всю посуду, и, когда я утром встала, у меня был на кухне порядок.
1981 год. Смерть Гены Фомина, переезд мамы в Батуми