–Уколы? – удивляюсь я, – вчера же их не было.
–Вот именно, не было, – соглашается сестра, – нечего было колоть, мы и не кололи.
Женщина она неприятная, с крупным носом, большими ушами, руками, ногами; в старом, застиранном, явно малом ей белом халате с засученными рукавами. Она почему-то напомнила мне, колоритного палача из средневековых сказок.
Все мои подруги по заключению восседают на своих заправленных кроватях, уже одетые и причесанные, словно проснулись давным-давно. Сестра ставит свой латок на Иркину тумбочку, достает из своих железных коробок шприцы, ампулы. К моему удивлению, все настроены благостно.
–Мой церебрализинчик , – радуется Пуся, словно встретила старого друга.
–Моя валерьяночка, – в тон ей вторит Ирка.
Можно подумать, они даже рады лечению, только Лена, на мой взгляд, ведет себя адекватно. Она брезгливо морщится и честно признается:
–Терпеть не могу церебрализин, он плохо рассасывается. Я вообще не люблю уколы.
–Люблю, не люблю, – ворчит сестра, – подставляй задницу.
Уколы она ставит размашисто, отчаянно, словно мстит за давние оскорбления. И почему процедурные сестры так не любят своих пациентов? Я искренне радуюсь, что экзекуция меня не касается.
После ухода палача в белом халате мы мирно стучим алюминиевыми ложками по своим железным мискам, борясь с сильным желанием вылить кашу в раковину. Так есть хочется! Но каша все равно, совсем не похожа на еду.
День медленно плетется дальше. Как обычно, Пуся радостно прыгает на кровати. Я пытаюсь пристроиться на краешке своей, принять удобную позу, но снова и снова скатываюсь по растянутой сетке вниз.
–Теперь понятно, как эти кровати приобретают свою форму, – замечаю я, кивая на Пусю. – Интересно, кто лежал здесь до меня? Наверняка, такая же любительница попрыгать. Узнать бы, где она теперь.
–Здесь лежала очень милая дама, – живо реагирует Маша. – Ее выписали перед самым твоим приходом. Теперь она поселилась в розовом домике.
–Что еще за розовый домик? – настораживаюсь я.
Верка весело подключается к разговору, как-то недобро усмехнувшись:
–Ну, розовый домик, разве ты не знаешь? Возле каждой больницы есть такой маленький домик для самых любимых пациентов.
Я ничего не понимаю:
–О чем вы говорите? Это какая-то шутка?
Лена вздыхает устало и объясняет по-человечески, серьёзно и даже грустно:
–Они говорят про морг. Его обычно устраивают в отдельном маленьком домике, и неизвестно почему, всегда белят в розовый цвет.
–Она что умерла?! – я вскакиваю от возмущения, – до меня здесь лежал труп?!
–Успокойся, успокойся. Они пошутили, – уверяет Лена. – Пациентку лежавшую на твоей кровати просто выписали домой.
Я спокойно вздыхаю, опускаюсь обратно на свою кровать, и как всегда проваливаюсь, чуть ли не до самого пола. Только я успеваю подумать, что Лена нормальный приятный человек, как она встает, набрасывает на плечи покрывало и раскинув руки словно крылья начинает плавно кружиться по комнате. Я гляжу на нее с недоумением.
–Обычное дело, – бросает Маша. – она думает, что она моль и может летать.
–Ерунда, какая-то, – не верю я. – Чего ради ей так думать?
–Говорят, она свихнулась после дефолта. Прямо перед тем как накрылись все вклады, ее муж продал машину, гараж и дачу, они собирались переезжать в теплые края. Само собой, до поры положили все деньги в банк. Узнав, что обратно ничего получить нельзя, она и стала молью. Это еще что, порой ей кажется, что за ней с мухобойкой гоняются сам Ельцин и Гайдар. Во, во, смотри, начинается.
«Моль» резко поворачивается и мечется по палате. Она запрыгивает на кровати, на колченогий стульчик, на тумбочки. Ее движения полны ужаса. Накрывшись с головой своими «крыльями», Лена наконец затихает.
–«И такая дребедень каждый день», – смеется Маша. – Психи, что с них возьмешь?
После обеда, объявляют сон час, для меня это полная неожиданность.
–Я здесь уже третий день, почему вчера не было никакого сон часа? – недоуменно спрашиваю я у сторожил.
Маша охотно объясняет и это.
–«Элементарно, Ватсон». Вчера были спонсоры, ради этих толстых дядек изменили весь режим. А позавчера, ты явилась как раз после сон часа. Все очень просто.
–И долго продолжается этот ваш сон час? – уныло интересуюсь я.
–Три часа, – радостно откликается Верка.
–Я не смогу спать так долго! – Заявляю я.
–Сначала все так говорят!
… Я поправила белый передничек, оглядела себя в старенькое мутное зеркало. Оттуда на меня смотрела миловидная девушка, в темно – коричневом платье горничной.
–Как хорошо, что меня взяли на эту работу. Спасибо, тебе господи, – тихонько прошептала я, – хозяйка такая молодая, элегантная, утонченная, говорят, она танцовщица, человек искусства. Такая не станет слишком придираться и бить слуг.
Я снова любовно оправила свой передник потянула воротничок за уголки. Труднее всего было замотать в тугую шишку, мои упрямые кудряшки. Вот одна опять выбилась над ухом. Я принялась ее поправлять, когда услышала громкий, но мелодичный приятный звон серебряного колокольчика.
–Ой, госпожа Айсидора, – спохватилась я и бросилась из комнаты.
Я вихрем влетела на лестницу, но все равно опоздала, мадам уже вышла из будуара, одетая для прогулки, торопливо натягивала перчатку.
–Вы слишком медленно ходите, моя милая. В слугах я ценю стремительность, – рассмеялась она добродушно, – сегодня я вернусь поздно постарайтесь не опоздать с ужином.
Она стала уже спускаться, а я заметила брошенный на ее кресле, длинный шелковый шарф. Наверняка она примеряла его, перед тем как одеть на прогулку. Я влетела в комнату, подхватила шарф двумя пальцами, аккуратно сложила на ладони и бросилась к госпоже вслед.
–Мадам, мадам, вы забыли ваш шарф!
Она обернулась, так грациозно, что с нее надо было бы писать картину.
–Что?
–Ваш шарф, мадам.
Я на вытянутых руках подала ей струящуюся легкую материю.
–Спасибо, милочка, я совсем забыла. А без него, мой наряд, был бы явно не полным.
Она взяла свой шарф, обмотала вокруг шеи и элегантно перебросила через плечо, его длинный конец свисал до самого пола. Я проводила ее до двери. Приятный молодой человек, помог сесть ей в автомобиль. Размотавшийся шарф, длинным краем почти задевал пыльную дорогу за несшимся автомобилем…
Мне страшно не хватает воздуха! Я открываю глаза – все плывет! Хочу кричать, не могу! Меня кто-то душит! Горло сжимают цепкие пальцы. Я пытаюсь отбиваться! Хочу отцепить от себя душителя…
–Ты меня убила! Ты меня убила! – визжит кто-то.
Меня спасают, разжимают смертельную хватку. Я хватаю ртом воздух, дышу как собака. Вокруг меня толпятся подружки по палате. А напротив двое дюжих санитарок с трудом удерживают кричащую и вырывающуюся Пусю.
Пусю сразу уводят, я стараюсь придти в себя, трясу головой. Шея болит и противно хочется все время покашливать.
–Чего это она? Вы что знакомы? – пристает с расспросами Маша.
Я только отрицательно мотаю головой. Она разглядывает мою шею, констатирует уверенно:
–Синяки останутся. Интересно, кого к нам теперь подселят? Бедная Пуся надолго переселится к буйным.
–Так, она сюда больше не вернется? – хриплю я.
–Не, не бойся, за такое ей точно сменят прописку.
–А почему же, Ирку в тот раз не забрали? – недоумеваю я.
–Я слышала, санитары определяют степень безумия по силе сопротивления. Чем сильнее псих, значит, тем меньше он собой владеет. Ирка Верку лупила-лупила, да все обошлось даже без синяков. А маленькая Пуся чуть не угробила тебя, и санитары с ней еле справились. Пену изо рта у нее ты видела?!
Я только киваю, и очень радуюсь про себя, что сегодня можно будет заснуть не боясь не проснуться. И все-таки так странно и так жалко её.
Вечер сменяет скучный длинный день, за решетками окон опускаются сумерки, крохотная полоска неба стремительно темнеет. Кирпичная стена какого-то строения, закрывающая всякую видимость из окон нашей палаты, становится непроглядно черной. Пора спать. Мы расходимся по кроватям, гаснет свет. Я ворочаюсь, кровать громко жалобно скрипит. Уснуть не могу, закрываю и снова открываю глаза. Наконец, я не выдерживаю, сажусь на кровати и тихонько зову: