Налево шли спортивные залы для тенниса, волейбола и кетлеры. Кстати, именно на этих тренажерах я себе чуть руку не вывихнула в октябре! У нас была шикарная душевая: у одной стены кабинки, у другой – бассейн, маленький, но глубокий – в нем даже вода казалась темной. Иногда нам сбрасывали целый поток из отверстия в стене. По другую сторону находилась котельная, воду поднимали насосом, и она падала в бассейн с восьмиметровой высоты. Грохоту было, как в турбинном генераторе. Однажды меня Зак затащил под этот водопад. Помню, стояла там, вопила – и выплыла потом какая-то помятая…
Я повернула направо и побежала по коридору мимо то шумных, то пустынных залов; в обычной своей раздевалке освободилась от ярко-зеленой ветровки, ботинок, и босиком отправилась в ординаторскую.
– Линда! Hola! Я уже здесь…
– Привет, латиноамериканка. Под какую музыку будешь танцевать?
– Под какую угодно! Я сегодня уже наслушалась всякой дряни…
Она засмеялась и завела меня в один из залов.
– Вот здесь. Я тебя специально вожу, чтобы не привыкалось к одному месту. Включай любое диско и повторяй все сначала. Я скоро вернусь…
К пяти часам на улице уже темнело. Но мне нравилось, как электрические лампы отражались в зеркалах. Так бывает много раз: свет немил, тревожит что-то непонятное, сердечное, ведет к депрессии – и тогда говоришь самой себе все свои достоинства. Ты в Англии, учишься в университете, живешь самостоятельно, за окнами день погас, а ты танцуешь в лондонском клубе, домой ты вернешься поздно и не одна. И все это ты создала собственными руками – собственными силами! Где же ты их брала?! Забыла я – где… Мне грустно… И сам воздух вокруг поэтичный на вкус и цвет – оттого что мне невесело…
Стояла и выделывалась перед своим отражением. Внезапно я увидела, что дверь открыта и на пороге в коридорном сумраке стоит какой-то парень. Я сбилась, пошатнулась и остановилась…
– Девушка, если вы так реагируете на людей – как же вы собираетесь выступать?..
Свет коснулся его фигуры – темно-русые волосы, серые глаза… Сердце смущенно вздрогнуло, вспомнилось что-то знакомое. Я молчала.
– А мне нужна Линда…
– Она вышла.
Он добро улыбнулся.
– Хорошо. Не буду вам мешать. Не хочу, чтобы из-за меня страна лишилась талантливой танцовщицы.
И тихо вышел. Даже не рассмеялся саркастически за дверью…
– Что-то случилось? – спрашивала Линда.
– Нет-нет. Просто у меня обычный минор…
– Знаешь, Чарлотти, у тебя есть талант. Когда ты весела – ведешь танец ритмичнее, а когда не в духе – более… чувственно. У тебя словно потенциалы – некие грани, которые постепенно раскрываются… Тебе есть чем удивить публику…
– Ты настаиваешь, чтобы я добилась VIP. А я даже не думала, надо ли мне это.
– В жизни множество дел, Чарлотти, которые валятся из рук, – стоит лишь испортится настроению. Но если ты в своей тоске черпаешь новый источник вдохновения, если ты находишь иную цель, иной образ в творчестве, начинаешь еще одну стезю – важно не потеряться, нужно всегда следовать именно этой тропой. И не бояться показаться странной!
– Я обещаю подумать, Линда. Я пересмотрю свою жизнь! Если мне действительно нужны танцы – буду заниматься. Ты же знаешь, что я умею работать.
Она немного помолчала, словно намереваясь обсудить какой-то личный вопрос.
– Никогда не надо оставлять за порогом то, что удалось в себе найти. Ты обнаруживаешь любовь к прекрасному, к искусству, ищешь свой образ и стиль… Но при этом ты не хочешь быть самой собою.
– Почему?
– В тебе есть красота, а ты ее не видишь. И запрещаешь видеть другим. Ей надо дать жизнь – ты ее прячешь. Все зависит только от нас! Ты уже выпрямила себе спину, стала стройной. А помнишь, какой ты пришла осенью? Ведь так просто! Может быть, стоит о том, чего ты еще не сделала? Распускала ли ты волосы – хоть раз?
– Нет.
– Ты боишься показаться уродом – но ты еще похорошеешь! Сама по себе – потому что тебе всего семнадцать лет, и ты в том возрасте, когда не стареют, а наоборот, молодеют. Ты еще не цветешь! Ты должна быть красивой, Чарлотти. И не только для VIP… Мы с тобой уже об этом говорили.
– В VIP меня накрасят…
– Ну и что?
– Я ненавижу…
– Для этого существует одно золотое правило: не смотреть в зеркало…
Я поймала на себе ее внимательный взгляд – словно она видела во мне что-то гораздо лучшее, чем есть на самом деле. Я ощутила теплые чувства и порывисто обняла ее за шею. В первый раз…
Этот разговор не выходил у меня из головы. Отчаянно хотелось верить – отчаянно хотелось все бросить. У меня не было никакой определенной цели в жизни. Лондон грел – как факт, но дальнейшая жизнь абсолютно не представлялась – только в виде каких-то полунадежд. Я не доверяла себе… и страшно боялась французских переводов.
В раздевалке я забрала свою ветровку и вышла в коридор. Его нужно было пройти до конца, повернуть налево, подняться по трем ступенькам и забрать Зэкери с брейка. И внезапно я увидела того самого темно-русого парня. Он подошел ко мне в этом тускло освещенном коридоре и тихо сказал: «И снова вы… Шикарная девушка из зала номер двадцать девять… Линда открыла мне ваше имя.., моя Кармэн…»
– Сударь, – произнесла я довольно резко, – вы одурели?
– Не обижайтесь… Надеюсь увидеть вас на каком-нибудь чемпионате! Спасибо вам… за танец!..
Он вручил мне коробку конфет и исчез в конце коридора. Я стояла, как ошпаренная. Через две секунды ворвался Зэкери, полуодетый, потный, с полотенцем через плечо.
– Видел парня? – спросила я.
– Видел, кажется… А что?
– Он мне конфет подарил…
На это Зак даже не удивился. Только подскочил, по-детски тараща глаза.
– Ну так открывай, открывай… Кушать, кушать, кушать…
– Как кошечка, честное слово…
– Ты уже закончила?
– Будто бы…
– Подожди… Быстренько соберусь, и мы поедем…
Я подошла к крану и умыла лицо. Вода капала в раковину, гулко отдавался звук в пустынной душевой. И вновь стало жутко и одиноко – будто все чужое вокруг…
Зато домой мы ехали куда как весело! Зак шелестел фольгой. Во всем темном мире существовал лишь один освещенный уголок – салон нашего автобуса. И он двигался во времени и пространстве, как мы – по жизни.
– Вот и появился у тебя первый поклонник, – разглагольствовал Зэкери; слушаю я или нет, его абсолютно не интересовало. – А их будет много! Начнут дарить конфеты и цветы, посылать записки с мольбой о встрече и любви, стелиться… коврами…
– За-ки, – протянула я как-то тревожно, – ты, по-моему, му-му гонишь!
– Что?
– Да так… Впервые мне подарили коробку – и ты уже все съел…
– Не все…
– У тебя есть свои шоколадки.
– Я дома забыл.
– Ложь какая! Ты, наверное, зажевал их давно…
– Нет-нет. У меня остались. И я знаю, что буду делать! – тут он разважничался и чуть не разронял то, что не доел. – Я буду горячий шоколад варить! Завтра обещают похолодание.
– И ты встанешь у плиты?!
– Шотландец, который не может сварить шоколад – уже не шотландец, увы!
Было семь часов вечера. Эссекс прятался в темноте, а душа этого мира – в глазах Зака…
– Разорилась и купила новые дискеты. Разноцветные, в коробочке. Мне уже так надоела моя черная… Тут на всех хватит. А вот это… – смотри! Так красиво завернули – там внутри будильник. Большой. Зеленый. Ну что еще можно подарить?! Вместо секундной стрелки фигурка дятла. Он долбит нарисованное дерево… Да… развернуть уже не получится никак… В общем, там будильник. Специально не завели, чтоб не думалось… А что это у вас тикает в коробочке? Вместо сухого треска он звенит, как колокольчик… Дин-дон!..
Странно это прозвучало – отрывисто и неожиданно, будто кто-то пришел. Получился у меня механический звук, а не слово. От этой противоестественности все внутри дрогнуло. Я подняла на нее глаза и поняла, что она и не сводила с меня взгляда. Опять я болтаю глупости и не знаю, о чем она думает…
– А сегодня было интересно. Когда мы подошли к эскалатору, там стояла девушка с узкими глазами и ужасно боялась. Она, наверное, из самой последней глуши. Потом ее друзья поехали наверх, – и девчонке ничего не оставалось… Она полезла вслед за ними, чуть не упала и стала хвататься за людей. Которыми оказались мы! И я вот думаю… Поневоле захочешь, чтобы Мигель свалился на эскалаторе и хватался за меня, как за последнюю соломинку…