– И я вас прошу. Доверьтесь мне, – тихо сказал Арман. – Вам придется перевести меня через финишную черту.
– И что это значит? – спросил премьер, тоже переходя на шепот.
– Вы знаете.
И премьер, который любил Квебек, но любил и власть, побледнел. Поняв, что он, возможно, должен будет сдать одно, чтобы сохранить другое.
Арман Гамаш посмотрел на хорошего человека, сидящего напротив него, и спросил себя, кто из них переживет следующие несколько месяцев. Недель. Дней. Когда в День святого Иоанна Крестителя в конце июня небо расцветет фейерверками, кто из них будет стоять и любоваться этим зрелищем?
Кто из них вообще будет еще стоять?
Старший суперинтендант Гамаш приехал поездом в Монреаль и прошел с вокзала по Старому городу до штаб-квартиры полиции. Несколько голов повернулись ему вслед, узнав его по популярному, к несчастью, шоу, вышедшему в эфир прошлым вечером.
А может, они помнили его по прежним появлениям на экране.
Еще до того, как стать главой Квебекской полиции, Арман Гамаш был самым узнаваемым полицейским офицером в Квебеке.
Но если раньше он ловил на себе взгляды узнавания и уважения, то теперь в них вкралось подозрение. Даже удивление. Еще немного – и он станет предметом осмеяния.
Однако Арман Гамаш мог видеть дальше этих взглядов – он мог заглянуть за финишную черту.
* * *
Стояла середина июня. Тот разговор с премьером состоялся почти день в день месяц назад. А теперь Гамаш посмотрел на часы и встал:
– Пора возвращаться в суд.
– Как там идут дела, patron? – спросила Мадлен Туссен, глава отдела по расследованию особо тяжких преступлений.
– Как и ожидалось.
– Настолько плохо?
Гамаш улыбнулся:
– Настолько хорошо.
Их взгляды встретились, и она, помедлив, кивнула.
– Вы тут ждите сообщения от информатора с островов Мадлен, – сказал он, стараясь говорить не слишком обнадеживающим тоном.
Или правильнее сказать «не слишком безнадежным»?
Туссен упомянула об этом в ходе заседания. К ее словам отнеслись с интересом, но без особого энтузиазма. Лишь немногие из них понимали, что может означать сообщение, которого они ждут.
– Когда ты его получишь? Мы успеем провести по нему заседание в конце дня? – спросил Бовуар.
– Надеюсь. Все это вроде как зависит от того, что происходит на процессе, верно? – сказала Туссен.
Гамаш кивнул. Да. Зависит.
Суперинтендант Туссен вернулась в свой кабинет, а Бовуар и старший инспектор Лакост остались с Гамашем.
– Относительно процесса, – сказала Лакост, собирая бумаги. – Никогда не видела прокурора, который бы так гонял собственного свидетеля. И судья наверняка не видела. Она новенькая в судейском сообществе, но недооценивать ее не следует.
– Ни в коем случае, – ответил Гамаш, который видел проницательный взгляд судьи Корриво.
Они прошли по коридору и сели в подошедший лифт. Лакост вышла на своем этаже.
– Удачи, – сказала она Гамашу.
– И тебе, – ответил он.
– Почти приехали, patron, – сказала Изабель, когда дверь уже закрылась.
«Почти приехали», – подумал Гамаш. Но он знал: большинство происшествий случается, когда дом совсем рядом.
* * *
– Старший суперинтендант Гамаш, сегодня утром вы показали, что фигура вернулась на деревенский луг Трех Сосен на следующий день. Какие у вас при этом возникли чувства?
– Возражаю. Вопрос несущественный.
Судья Корриво ответила не сразу:
– Я оставляю вопрос. На процессе речь должна идти о фактах, но чувства – тоже факты.
Старший суперинтендант Гамаш обдумал ответ:
– Я почувствовал злость из-за того, что покой нашей деревни осквернен. Нарушен наш привычный образ жизни.
– Однако тот человек просто стоял там.
– Верно. Вы спросили, что я чувствовал, и я дал вам ответ.
– Вы его опасались?
– Может быть, немного. Наши мифы так глубоко сидят в нас. Он походил на Смерть. Разумом я понимал, что это глупости, но внутри чувствовал какой-то холодок. Это было… – он задумался в поисках подходящего слова, – что-то инстинктивное.
– И все-таки вы ничего не предприняли.
– Как я уже говорил до перерыва, я ничего не мог сделать, разве что поговорить с ним. Если бы мог, непременно сделал бы.
– Неужели? Судя по последнему отчету о деятельности Квебекской полиции, это не совсем так.
Его слова вызвали откровенный смех в зале.
– Хватит, – сказала судья Корриво. – Подойдите ко мне.
Прокурор подошел.
– Я не допущу, чтобы на моем процессе так неуважительно относились к его участникам. Вам ясно? Это позор – для вас, для прокурорского корпуса и для суда. Вы должны извиниться перед старшим суперинтендантом.
– Прошу прощения, – сказал прокурор, затем повернулся к Гамашу. – Приношу свои извинения. Я позволил удивлению взять верх надо мной.
Судья раздраженно вздохнула, но замечания делать не стала.
– Merci. Принимаю ваши извинения, – сказал Гамаш.
Но он продолжал смотреть на прокурора так пристально, что тот сделал шаг назад. Присяжные и публика не могли не заметить ни этого взгляда, ни этой реакции.
Бовуар на галерее одобрительно кивнул.
– Итак, на следующее утро вы снова с ним заговорили? – продолжил допрос Залмановиц. – Что вы ему сказали?
– Я снова попросил его поберечь себя.
– Но явно не от вас, – заметил прокурор.
– От человека, из-за которого он делает все это.
– Значит, вы больше не считали происходящее шуткой?
– Будь это шуткой, я думаю, он бы не вернулся. Своим первым появлением он уже достаточно напугал деревню. Будь это шуткой, пусть даже недоброй, одного раза хватило бы. Нет, тут все было глубже. В его действиях просматривалась настойчивость. Целеустремленность.
– Вы считаете, что у него в мыслях было какое-то зло? – спросил прокурор.
Этот вопрос был потруднее, и старший суперинтендант задумался. Потом покачал головой:
– На самом деле я не знал его намерений. Да, казалось, что какой-то злой умысел есть. Он специально надел пугающий костюм. Но было ли у него на уме какое-то насильственное действие? Если да, то зачем выставлять его напоказ? Зачем облачаться в одежды Смерти? Почему просто не совершить задуманное под покровом ночи? Причинить какой-то ущерб, даже убить? Зачем стоять на всеобщем обозрении?
Гамаш уставился перед собой, погрузившись в размышления.
Прокурор, похоже, растерялся. Он еще не сталкивался с тем, чтобы кто-то на свидетельском месте предавался размышлениям. Свидетели давали четкие ответы, говоря отрепетированную правду или запланированную ложь.
Но чтобы думать – такое случалось редко.
– Конечно, нанесение ущерба – понятие растяжимое, верно? – сказал Гамаш не столько прокурору, сколько самому себе.
– Но каковы бы ни были первоначальные намерения, дело закончилось убийством, – констатировал месье Залмановиц.
Гамаш снова сосредоточил свое внимание, но не на прокуроре. Он посмотрел на скамью подсудимых, на человека, обвиняемого в убийстве.
– Да, так и есть.
Может быть, подумал он (хотя и не сказал), просто убить было недостаточно. Может быть, цель состояла в том, чтобы сначала запугать. Как это делают шотландцы, идя в бой со своими пронзительными волынками, или маори с их ритуальным танцем хака.
«Это смерть, это смерть», – поют они. Чтобы повергнуть врага в ужас, чтобы парализовать его.
Темное существо было не предупреждением, а предсказанием.
– Насколько я понимаю, вы его сфотографировали, – сказал прокурор, шагнув к своему свидетелю и встав между Гамашем и обвиняемым лицом. Намеренно прерывая зрительную связь между ними.
– Да, – ответил Гамаш, переводя взгляд на прокурора. – Я отправил фотографию моему заместителю. Инспектору Бовуару.
Прокурор обратился к секретарю суда:
– Вещественное доказательство «А».
На большом экране появилось изображение.
Если прокурор предполагал, что зал ахнет, увидев фотографию, то его ждало разочарование.
У него за спиной стояла полная и совершенная тишина, как будто все зрители исчезли. Тишина была столь оглушительной, что прокурор повернулся, чтобы убедиться, что люди все еще сидят в зале.