Я закончил изучать обстановку, полез в карман пиджака и молча, одной рукой, раскрыл свою книжечку. Показываю в амбразуру редакционное удостоверение – оно сильнее всяких слов на человека действует, – и жду реакции. От его вида у всех граждан настроение меняется. В лучшую сторону.
Для меня.
– А-а, товарищ корреспондент? – протягивает сержант, вылезая из ямы. Толстая шинель, накинутая на плечи, мешает его движениям, он путается в полах, откидывает их руками и смешно, по лошадиному, отклячивает свой зад. – Вас тут к девяти часам начальство ждали.
– Опоздал? – спрашиваю я, и кружка пива становится чуток ближе.
Сержант смог выпрямиться в свой полный, ниже среднего, рост, вытащил из-под нагромождения бумаг связку с ключами и громыхнул ей, как боталом.
– Да чего ж, может, и к лучшему, – себе под нос пробубнил. – Бывают случаи, когда лишняя пара часов совсем не лишней оказываются.
– Чего? – не понял я.
– Да это я про свое, – так же неясно буркнул сержант. – Сейчас отопру, вы погодьте.
Это его «отопру» и «погодьте», совсем домашнее, теплое, немного развеселило меня, – уже и лицо у сержанта не кажется таким глуповатым, а кажется мило простоватым. Наверное, с какой-нибудь близлежащей деревни прибыл, Медведевки, Злоказово или Тыелги. Отслужил действительную и попер в город, примазываться к другой жизни, к сытости и достатку.
Он встает и уходит, чтобы через полминуты открыть мне черную железную дверь в обшарпанной темно-синей стене.
– Следуйте за мной, – говорит равнодушным голосом и идет-ковыляет по коридору, ни разу на моё движение не оглядываясь.
Входная дверь, влекомая пружиной, защелкивается, нехорошо вскрикнув. В тишине коридора звук получается похожим на выстрел в спину.
Пока мы идем, я успеваю осмотреться.
Бетонный крашеный пол, плохо оштукатуренные стены тоже окрашены, но уже в бледно-коричневые цвета. Ряд серых дверей: слева три и справа четыре, – в замках, защелках и подглядывающих глазках. Далее поворот и расширение коридора – там торчит угол стола и часть скамьи. По потолку толстые трубы в два ряда, черные, в следах потеков и в хомутах. Напротив каждой двери плафон с лампочкой. И гулкий сбивчивый звук от наших обувок.
Сержант подходит к двери под номером «4», открывает ее большим ключом и предупредительно пропускает меня вперед.
– Посидите, – уже просит он, делая приглашающий жест развернутой ладонью. – Начальник освободится и подойдет к вам.
Я оказываюсь в комнатке еще меньшей, чем та, в которой мы с Фимой квартируем. Железный стол, два прикрученных к полу табурета, узкая двухъярусная деревянная шконка и ведро в углу.
Удивляют стены. Их, должно быть, штукатурили. Но раствор не затирали, не выравнивали, а дали просохнуть так, как набросалось. Я крутанулся на одной ноге, пробегая глазами по всему периметру стены.
– Чтобы надписей не делали, – доходит до меня. – Рационально.
Сажусь на табурет.
Сколько ждать придется? В любом случае папироска ожидание сократит.
– Небогатая обстановка, – оцениваю я.
Что в этих стенах такого особенного? Будят какие-то воспоминания, а вот какие – не пойму. До боли в зрачках вглядываюсь в их неповторимую шероховатость, морщу кожу на переносице и вдруг увидел! явственно увидел полуподвальчик пивной. А в голове навязчиво так маячит отложенная кружка пива с шапкой белоснежной пены и дымящаяся тарелка пельменей со сметаной, дразняще отставленная подальше от меня. Видит око, да зуб неймет.
И тут я ощутил голод. Настоящий, сосущий, поглощающий все внимание и вызывающий мелкую дрожь в коленях.
– Это сколько же я не ел по-нормальному?
Пытаюсь вспомнить, путаюсь в днях недели и числах, но только рваные куски застолий лезут в память. Переходя из одной забегаловки в другую, мы пьем, орем, поем и опять пьем. За что?
А за все подряд.
Повод?
О! Тут не оторви и не выбрось. Повод замечательный! Для меня.
Его величество Гонорар!
Сладкое воспоминание, сладкий дым папиросы.
Я прогоняю по памяти, как могу, дни и недели декабря. Целой картины не получается – куски да обрывки. Кажется, я все эти четыре недели жил в чужом рваном ритме. Я – не я и рожа не моя.
– Вот, собака! – ругаю себя нехорошими словами. – Я же Фиме обещал воротник на пальто новый справить. Деньги-то хоть остались?
Обшарил карманы, выгреб свое состояние на стол, разобрал, разложил. Так, мелочь, пару раз в подвальчике с дружками посидеть.
Хоть что-то полезное с гонорара получилось, кроме этой бесконечной попойки? А?
Силюсь вспоминать, морщу лоб.
– Я ж ей… я ж, вроде, отдавал что-то…
В комнатке, как в забегаловке, сизо от дыма папирос. Это я курю одну за другой, пытаясь сбить гнетущее чувство голода.
Вновь подступила жажда.
– Эй! – повернулся вполоборота на табурете и крикнул за спину, в глухо запертую дверь. – Воды, – одергиваю себя за барский тон, поправляюсь, – пожалуйста, принесите!
Еще одна папироска сгорела, прежде чем щелкнул засов и угрюмый служивый, в другой, не милицейской форме, молча протянул мне мятую кружку с тепловатой жидкостью.
Какой-то он замызганный, неопрятный. Широкие ладони в сбитых костяшках пальцев, просторная гимнастерка с запятнанными манжетами, расстегнутый ворот и свободно болтающийся ремень. Как будто он не на службе находится, а в своем доме – встал с постели, накинул кой-чего на скорую руку и вышел во двор к скотине – сенца там подкинуть или водицы ведро из колодца зачерпнуть.
– Когда начальник подойдет? – строго спрашиваю у него, демонстрируя свой уровень.
Не тронутое эмоциями лицо равнодушно скользнуло по мне.
– Нам за начальство знать не велено, – пустым, совершенно лишенным эмоций голосом отвечает он, выставляя себя во множественном лице.
– А кому велено? – еще напористее наступаю я, сгоняя к переносице брови.
– Дежурному.
– Так позови его!
Он на долю минуты, чуть наклонив голову, задержал на мне изучающий взгляд. Кивнул, что ли? И лениво закрыл за собой дверь.
Меня оскорбило такое неуважительное отношение служилого, пустые его ответы пустым голосом и вот это вот запирание моей двери на замок.
Обязательно, да?
3
– Крикнуть еще раз? – бурлило во мне. – Потребовать вызвать дежурного?
В другой ситуации я бы так и сделал. Но опоздал-то на два часа я! И, вроде как, долг платежом красен, два часа вынь да положь, сиди и не рыпайся!
От нечего делать начинал фантазировать.
– А ну как я и взаправду арестованный! По ложному доносу завистников!
Каких?
Ковыряюсь в круге моих знакомых и что-то никого не нахожу, кто бы мог хоть в малом позавидовать моей жизни.
Со смешком, подавленным в горле, представлю себя в роли графа Монте Кристо, единственного известного мне узника. Как будто сижу я в полном неведении, без суда и следствия, и даже не понял еще, что я здесь навсегда. Этакий новоиспеченный «Узник замка Иф».
Я, конечно, не граф и даже не мелкий поместный дворянчик. Дак и он сначала был простым моряком. И тюрьма моя на замок не тянет, но я же просто фантазирую!
Как бы на месте графа я себя повел?
Уже с этими мыслями осмотрел свою камеру, попробовал представить, как она станет всем моим миром на многие годы.
В это узкое окно будут заглядывать птицы. Из того вон угла прибежит подруга-мышка за своей пайкой хлеба. Вон там начну подкоп рыть, к соседу, как там его звали-то? Монах какой-то, Фариа, вроде. А писать? Ну и писать буду. Потребую бумаги, карандашей, курева побольше и книг…
Иссякла моя фантазия.
Ничего, кроме ухмылки, из моих представлений не получилось. Какой из меня, к черту, узник? Я ж здесь по заданию редакции, написать надо в нашей газете о жизни и работе этих вот людей, «написать честно, объективно, как они попросят».
Это редактор так сказал.
А я еще подъе… переспросил у него:
– Как писать-то будем? Честно и объективно? Или как они попросят?
А он замахнулся на меня кулаком и выгнал из кабинета: