Я сообщила ему новость в той же манере – словно поделилась, что ела в тот день на обед.
– Мне сделают мозгопсию, – выпалила я.
– Погоди, Сюзанна. Тебе будут делать операцию на мозге? – встревоженно спросил он. Впервые кто-то при мне ясно выразил свое волнение по поводу этой опасной процедуры. Я заплакала от страха и растерянности и наконец повесила трубку, от расстройства не в силах продолжать разговор.
– Какой ты смешной, когда плачешь, – хихикала я.
Мы оба начали плакать и смеяться. Сквозь слезы он напомнил мне нашу поговорку.
– Если тебе легко, что это значит?
– Хм… – Я забыла ответ.
– Значит, ты летишь в пропасть. А если трудно?
– Хм. – Я приподняла руку, показывая подъем вверх.
– Точно. Значит, поднимаешься в гору.
На следующий день было пасхальное воскресенье, и папа принес мне праздничную корзинку – такую же, что дарил каждый год с самого детства, с шоколадными конфетами и желейными бобами. Он с радостью смотрел, как я, словно дитя малое, с горящими глазами набросилась на конфеты.
Подошел ординатор хирургического отделения, чтобы выбрить мне голову. Он выбрил участок диаметром сантиметров двенадцать, и, хотя я была в полном сознании, я не закричала, не стала звать на помощь и не заплакала. Отец снова восхитился моей силой духа, хотя, вероятно, я просто не догадывалась, что на самом деле происходит. Я сидела на кушетке с невозмутимым видом, с завернутой в полотенце головой, и выглядела так, будто только что вышла после спа-процедур.
Борясь со слезами, отец опустился рядом со мной на колени.
– Помни, что я тебе говорил. Если тебе трудно…
– Значит, я поднимаюсь в гору.
– То есть идешь вверх.
– То есть иду вверх.
Нейрохирург Вернер Дойл надел халат и приготовился к операции. Он вошел в операционную в сопровождении медсестры и анестезиолога. Хотя процедура биопсии мозга относительно безопасна, всегда существует риск инфекции или врачебной ошибки: например, врачи могли неверно определить участок мозга, с которого берется образец. Но все же по сравнению с более сложными операциями, которые доктор Дойл привык проводить у эпилептиков, биопсия мозга была довольно простой процедурой.
К компьютеру и рабочей станции хирурга подключили новый аппарат МРТ. Доктор Дойл выбрал участок в префронтальной коре без крупных дренирующих вен, находящийся дальше всего от отделов мозга, ответственных за моторные функции. Меня подкатили к операционному столу и продезинфицировали кожу головы. Затем ввели общий наркоз.
– Считайте от 100 до 1, – велел анестезиолог.
– 100… 99…
Мои глаза закрылись, и голову закрепили в держателе у висков, чтобы я не шевельнулась. При помощи скальпеля доктор Дойл сделал S-образный надрез в правой передней четверти головы, примерно на четыре сантиметра правее центральной линии черепа. Нижняя загогулинка буквы S чуть выходила за линию роста волос. Острым лезвием он раздвинул кожу и закрепил ее с двух сторон расширителями. Зажав в руках высокоскоростную дрель, он ловко, как искусный плотник, просверлил в черепной кости отверстие диаметром 1 см. Затем расширил его краниотомом – дрелью со сверлом большего диаметра, – размолов кость в муку. Удалив 3-сантиметровый кусок костной пластины, обнажил твердую мозговую оболочку – наружный защитный слой мозга – и взял образец ткани, чтобы впоследствии отправить его на анализ вместе с мозговой тканью.
При помощи тонкого скальпеля № 11 и диссектора он вырезал несколько кусочков ткани общим объемом примерно 1 кубический сантиметр. Среди них было белое вещество (нервные волокна) и серое вещество (тела нейронов).