Нет, даже не нормально. Прекрасно. Я была счастлива – нет, даже не просто счастлива, – я парила на облаке; никогда в жизни мне не было так хорошо. Слезы лились, но одновременно я начала смеяться. По позвоночнику прокатилась теплая волна. Мне хотелось танцевать, петь, делать что угодно, лишь бы не сидеть здесь и не муссировать свои воображаемые несчастья. Я побежала в туалет, чтобы умыться. Пустив холодную воду, взглянула на туалетные кабинки… и они вдруг показались совершенным абсурдом. Как такое вообще возможно, что при нынешнем развитии цивилизации люди по-прежнему испражняются в полуметре друг от друга? Я смотрела на кабинки и, слушая шум спускаемой воды, не могла поверить, что сама когда-то запиралась в одной из них.
Когда я вернулась на рабочее место, эмоции вроде бы улеглись, и я позвонила Маккензи и договорилась с ней встретиться внизу. Пару недель назад, когда я рассказала ей об обыске в квартире Стивена, она очень меня поддержала, и теперь я снова хотела с ней посоветоваться. Но когда я увидела ее позади нашего офисного здания – она, как и другие, была в черном, так как только что вернулась с похорон, – мне вдруг стало стыдно за свой эгоизм и озабоченность лишь собственными проблемами.
– Прости, что беспокою тебя, когда ты так переживаешь, – проговорила я. – Я настоящая эгоистка, что веду себя так сейчас.
– Ничего. Что стряслось? – спросила она.
– Я просто… я просто… скажи, у тебя бывало так, что ты… ну словно сама не своя?
Она рассмеялась:
– Да я все время сама не своя.
– Нет, это другое. Со мной что-то не так, серьезно. Цвета режут глаз, плачу и не могу успокоиться… Я себя не контролирую, – выпалила я, вытирая остатки слез с распухших глаз. – Может, у меня нервный срыв? Я схожу с ума? Как считаешь?
– Ну, сама ты это вряд ли поймешь. Тебе бы к доктору надо, Сюзанна. Знаешь что, запиши все свои симптомы – как будто готовишь репортаж. Постарайся ни о чем не забыть. Даже о мельчайших деталях: они могут оказаться самыми важными, сама знаешь.
Гениальная идея. Я практически бегом ринулась наверх, чтобы поскорее все записать. Но когда села за стол, написала лишь следующее:
– Все будет отлично! – провозгласила я, не обращая внимания на изумленные взгляды Анджелы. Затем направилась к столу Пола, окрыленная своей новой, необычайно простой жизненной теорией. – Пойдем спустимся вниз, покурим!
Мы сели в лифт, и Пол заметил:
– Выглядишь намного лучше.
– Спасибо, Пол. Я и чувствую себя лучше. Снова сама на себя похожа. Нам надо многое обсудить. – Мы закурили. – Знаешь, до меня наконец дошло, что не так. Я хочу, чтобы мне давали больше репортажей. И чтобы темы были поинтереснее. Я хочу заниматься крупными расследованиями. Не какими-то там «специальными репортажами». Настоящими расследованиями, понимаешь? Настоящими серьезными разоблачениями.
– Что ж, отлично, – ответил Пол, но вид у него был обеспокоенный. – С тобой все в порядке? Тараторишь, как пулеметная очередь.
– Прости. Это просто вдохновение!
– Я рад, что у тебя появилось вдохновение, потому что мне докладывали, что ты сегодня плакала на работе, а весь месяц тебе нездоровилось.
– Это все в прошлом. Я со всем разобралась.
– Скажи, а ты с мамой давно разговаривала? – вдруг спросил он.
– Недавно, пару дней назад. А что?
– Просто интересно.
Пол пытался понять, что со мной происходит, чтобы позднее поделиться с Анджелой своими соображениями – не признаки ли это грядущего нервного срыва.