А может, все-таки помню? Хочется верить в сказанное когда-то Фридрихом Ницше: «Существование способности забывать так и не доказано: мы лишь знаем, что некоторые вещи не приходят на ум, когда мы того желаем».
Может, воспоминание не стерлось, а запрятано где-то в закоулках моей памяти и ждет подсказки, которая помогла бы ему всплыть? До сих пор этого не произошло, и это наводит на мысли: а что еще я потеряла по пути? И эти воспоминания – они потеряны или просто спрятаны?
Что-то связывает меня с этой картиной – какое-то давно забытое чувство. Я повесила ее на стену в комнате, где пишу, и часто, погрузившись в размышления, смотрю на нее. Может, «меня» и не было, когда я увидела ее впервые, но какая-то часть меня все же находилась тогда в этом музее и прожила весь этот потерянный месяц. Эта мысль меня успокаивает.
Иду по Первой авеню навстречу фиолетовой вывеске «Университет Нью-Йорка», установленной на крыше громадного серого здания больницы. Толкнув неподатливую вращающуюся дверь – механизм отрегулирован для удобства пациентов в инвалидных креслах, – попадаю в современный холл больницы. Врачи в белых лабораторных халатах торопливо проходят мимо пациентов и представителей фармацевтических компаний, которые выглядят как постаревшие студенты колледжа. Угрюмые посетители, несущие пакеты с надписью «Вещи пациента», направляются к лифтам. Автоматические диспенсеры дезинфицирующего средства для рук стоят у каждого входа. Прохожу мимо регистратуры, напротив которой у меня случился припадок, хотя все, что я помню о том дне, – горячий капучино, который купила за минуту до этого.
Сажусь в лифт и еду на двенадцатый этаж. Вспоминаю родителей и Стивена – те ездили в этом лифте по несколько раз в день в течение месяца. Подумать только.
Как ни странно, всё вокруг кажется незнакомым. Медсестры меня не узнают. Я иду по коридору мимо сестринского поста. Никто даже не поднимает головы. На полу в коридоре лежит мужчина и издает булькающие звуки. Сестры выбегают из-за стойки, бегут мимо меня к нему. Я следую за ними. Пожилой мужчина бьется в конвульсиях и издает утробный звериный рык. Медсестры держат его, а охранник кладет на каталку. Халат пациента распахивается ниже пупка. Я отворачиваюсь. Мимо проходит медсестра в зеленой форме.
– Это эпилептическое отделение? – спрашиваю я.
– Нет. Вы в другом крыле. Это восточное крыло. А эпилептическое в западном крыле, на том же этаже.
Что ж, хоть на этот раз память не сыграла со мной злую шутку.
Возвращаюсь в холл и сажусь в другой лифт, но снова, к своему разочарованию, понимаю, что все выглядит незнакомым. А потом мне в нос ударяет запах: сладкий мускусный с примесью пропитанной спиртом ваты. Да, это здесь; иначе и быть не может. А потом я вижу ее. Женщину в фиолетовом. Она смотрит на меня. Но на этот раз в ее глазах не ужас, не жалость и не страх. На этот раз она смотрит на меня как на нормального, здорового человека – старого знакомого, чье лицо никак не может вспомнить.
Улыбаюсь.
– Вы меня помните? – спрашиваю я.
– Не знаю, – отвечает она. Ямайский акцент – тот самый, из моего сна. – Как вас зовут?
– Сюзанна Кэхалан.
Ее глаза округляются.
– О да, я тебя помню! Помню! – Она улыбается. – Ну точно же, ты, только так изменилась! Выглядишь намного лучше.
И не успею я опомниться, как мы уже обнялись. Она пахнет дезинфицирующим средством. В голове проносятся картины: папа кормит меня овсянкой; мама заламывает руки и нервно смотрит в окно, заходит Стивен с кожаным портфелем. Мне бы плакать, а я улыбаюсь.
Женщина в фиолетовом тихонько целует меня в щеку.
Вечная благодарность за любовь и поддержку моим бойцам, моей семье: маме, папе, Стивену и Джеймсу.